Свет в ладонях - [21]

– Я согласна с вами, что, возможно, необходимо ввести отграничения на использование люксиевых машин в производстве, чтобы это не приводило к потере рабочих мест. Король мог бы издать подобный закон. Малый Совет, несомненно, поддержит его, и…

– И откуда ты только такая взялась? – с весёлым изумлением спросил до сих пор молчавший Клайв. Женевьев слегка вздрогнула, опомнившись, быстро взглянула на него, но потом упрямо продолжила:

– Вы не правы, господин Гиббс, в том, что принижаете значение люксия. Да, это дорогой ресурс, и у нас всего один его источник. Поэтому, используя люксиевую технологию, фабриканты несут большие расходы, которые пытаются как-то компенсировать. Но этот процесс можно и нужно отрегулировать. В любом случае, будущее – именно за технологиями, а не за ручным трудом. Мы уже сейчас ездим на люксовозах и люксоходах, и разве это вызывает нарекания в гильдии кучеров или лодочников? Нет! Возможно сосуществование, в котором найдётся место и прогрессу, и заботе об интересах рабочего класса. Я не спорю, что нынешние законы не вполне этому отвечают и что, возможно, Малый Совет больше печётся об интересах аристократии и фабрикантов, чем простых людей. Но Народное Собрание впадает в другую крайность. Грабительский налог на технологии не решит проблему, он лишь приостановит развитие промышленности и…

– Джонатан, – сказал Клайв, пихая мирно похрапывающего друга в бок. – Джонатан, а ну признавайся, где ты её откопал? Вы, небось, много книжек читали, дамочка? – обратился он к Женевьев, и та, переборов нежелание, заставила себя ответить на его насмешливый взгляд. – Труды Жильбера, ле-Гия и всё такое?

– А вы сами-то их читали?

– Ага. Пытался. В академии для экзамена надо было. Только чушь это всё.

– Почему чушь?! Вы не…

– А потому, дорогая сударыня, что легко болтать про технологии и прогресс, сидя у люксиевой печки и читая книжечку при люксиевой лампе. А поживите годдругой так, как живут дядюшка Гиббс с Иветт, – вы иначе запоёте.

– Неправда. Да, я не знала нужды, но это не значит, что я неспособна понять…

– Да не важно, способны или не способны. Вы всё равно рассуждениями вашими ничего не сделаете. Вас даже в Народное Собрание не пустят, потому что вы женщина. Да и Собрание ничего не решает – уж прости, Гиббс, старина, но раз пошёл такой разговор, то ты тут не меньший фантазёр, чем наша разумная гостья. Собрание да Собрание! Что б оно там ни наболтало, Малый Совет с королём всё равно не пропустят ни одно решение, которое им не выгодно. А сокращать люксиевое производство, тут наша дамочка права, не захочет никто. Я служил во Френте, я видел, как целые товарняки с люксием по железной дороге гонят. Сейчас даже больше, чем раньше, – и с каждым днём на заводах големов будет всё больше, а не меньше, и ничем тут не поможешь. А таких как ты, старина Гиббс, и впредь будут кормить девчонки вроде Иветт и побирушки вроде Вуди. Потому что ты, рабочий класс, на хрен никому не нужен.

Женевьев посмотрела на него едва не в ужасе, а потом – на Гиббса, уверенная, что сейчас он вскочит и швырнёт Клайву в лицо перчатку, вызывая на дуэль. Впрочем, у Гиббса не было перчатки, только кепка, свисавшая со спинки кровати.

– Да знаю, знаю, – проворчал Гиббс, опять наполняя стакан. – Всё знаю. Потому и… эх.

– Дядюшка Гиббс не любит люксий, – сказала Иветт, словно извиняясь. – Всё время сердится, когда о нём речь заходит. А у меня есть люксиевая стрекоза. Хотите, покажу?

– Сиди уж! – рявкнул Гиббс, но Иветт вскочила и кинулась к кособокому буфету, который, вместе с лежанками, столом и сундуком в углу, составлял всю обстановку подвальчика. Иветт долго рылась в буфете, потом вынула из него что-то, замотанное в тряпочку, поднесла, держа в ладонях на весу, бережно, словно великую драгоценность. Её острое личико приобрело вдруг какое-то детское выражение благоговейной восторженности, рыжие локоны распушились надо лбом, и Женевьев подумала, что эта девушка – совсем не вульгарная нахалка, как ей казалось раньше, а очень милое дитя. Она же в самом деле кормит Гиббса – из всех троих жителей подвальчика на Петушиной улице она одна имела работу и промышляла честным трудом.

– Вот! – радостно сказала Иветт и развернула тряпицу. Из её ладоней, жужжа и стуча разноцветными крыльями, выпорхнула стрекоза.

Она летела немного тяжеловато и гудела слишком громко, только так и можно было понять, что она не живая. Тельце её было сделано из меди, а крылышки выпилены из тончайшего ажурного стекла, и звенели, как мартовская капель, блестя в свете стоящей на столе лучины и переливаясь всеми цветами радуги. Стрекоза летела лениво, будто не проснулась ещё от долгого сна, описала пару кругов над столом, зависла, опять покрутилась. Иветт вытянула ладонь, стрекоза степенно подлетела и нырнула обратно в мятую тряпочку, служившую ей домом.

Это была механическая игрушка, оживлённая капелькой люксия. Такие игрушки стали естественным следствием появления големов – Женевьев не раз видела в богатых домах механических птичек, лягушек и даже собак, которые тявкали почти как живые, только низко и как-то скрипуче. У неё и самой была такая птичка в детстве, но Август леБейл рано лишил свою воспитанницу игрушек. Прежде чем забрать птичку, он объяснил погрустневшей девочке, что люксия, который тратится на оживление птички, хватило бы на отопление дома рабочей семьи. «Хорошо, – сказала тогда семилетняя Женевьев, стараясь не шмыгать носом. – Пусть греются».