Свет в джунглях - [6]

Где-то далеко-далеко остались прогулки в лес, смелые налеты на виноградники, вылазки в горы. Здесь, в промышленном, прокопченном городе, мальчик едва замечал смену времен года. Весенняя голубизна, яркая летняя зелень, осенний багрец и зимняя белизна — все это словно расплылось и стало серым. Оставались только воспоминания и надежда когда-нибудь вновь увидеть родные места.

Часто по вечерам к дяде приходили гости. Альберт, сидя над своими книгами и тетрадями, невольно слушал разговор взрослых.

Солидный, с пухлыми, как у младенца, щеками господин восклицал:

— И каким же я был дураком, когда рассчитывал на чужую доброту. Нет! Теперь-то я уж не попадусь на эту удочку!

Церемонная дама в зеленом вторила ему:

— Поборником высоких идеалов легко быть в молодости. В нашем возрасте начинаешь понимать, что на свете нет справедливости.

— Юность прекрасна, — возражал дядя Людвиг, — надо только суметь устоять!

— Я иногда вспоминаю, — раздумчиво тянул солидный господин, — какими, в сущности, пустяками вдохновлялись мы тогда...

Его толстые щеки глянцевито блестели, и Альберту не верилось, что когда-то господин был мальчишкой, о чем-то мечтал...

— Все это иллюзии, — вздыхала дама в зеленом, а ее собеседник поднимал бокал с вином и в тон ей произносил:

— Такова жизнь, мадам, ваше здоровье!

Разговоры эти наводили Альберта на грустные размышления. Верить толстому господину не хотелось, но, наблюдая окружающее, Альберт вынужден был признать, что таких, как толстяк и его спутница, немало. Уже засыпая, он в десятый раз задавал себе один и тот же вопрос:

— Обязательно ли все становятся такими? Неужели и я перестану верить в людей?

***

Детское увлечение Альберта музыкой в гимназические годы развилось и окрепло. Он часами просиживал за фортепиано, пытался сочинять небольшие пьески, но окружающие словно не замечали этого. Для них постоянные занятия мальчика музыкой были своеобразной данью семейным традициям. Они не видели, как глубоко захватывает музыка порывистого вихрастого мальчишку, как он всем своим существом отдается ее звучанию.

Первое посещение концерта... Оно стало для Альберта настоящим событием, к несчастью, омраченным тягостным непониманием близких.

Это произошло в один из светлых весенних вечеров. Когда Альберт вернулся из гимназии, тетка сообщила ему:

— Ты идешь с нами на концерт Эрба.

Радости племянника не было границ. Он много слышал о своем знаменитом земляке, уроженце Эльзаса, Марии-Иосифе Эрбе. Выступления эльзасского пианиста в Париже принесли ему большую славу, а сегодня он — Альберт Швейцер — услышит игру Эрба в Мюльхаузене, в Бёрзен-зале!

На концерте заезжей знаменитости собрался почти весь свет Мюльхаузена, богатого, но типичного провинциального города. Никогда еще не видел деревенский мальчик такого множества дам в нарядных туалетах и мужчин в черных смокингах и фраках. Альберт невольно сравнивал эти блестящие наряды со своим скромным праздничным костюмом, из которого он давно вырос, и смущался. Он пытался укрыться в тени, старался остаться незамеченным, но это не удавалось: знакомые приветствовали тетю и дядю, а затем бесцеремонно разглядывали мальчика.

Альберт был рад, когда, наконец, все расселись по местам и постепенно стал стихать гул сотен голосов. Правда, шуршанье программ и конфетных оберток почти не прекращалось, но оно уже не могло помешать мальчику, как только на сцену вышел пианист, сухощавый господин в пенсне. Едва Эрб заиграл, Альберта охватило необычное волнение. Он совсем забыл о том, что сидит в концертном зале. Вместе с пианистом он повелевал этой бурей звуков, сопереживая великое откровение творчества.

Внезапно зал словно взорвался. Его стены потрясли аплодисменты. Альберт медленно приходил в себя. Он неподвижно сидел среди аплодирующих и недоумевал, как его соседи снова могут шуметь, болтать, шуршать программами: ведь музыка еще не кончилась, она еще звучит...

— Тебе понравилась эта пьеса? — тетка смотрела на Альберта ожидающе. Он молча кивнул головой.

— Почему же ты не хлопаешь?

Альберту не хотелось отвечать. Он просто не мог говорить о том, что произошло, тусклыми, обыденными словами, но тут до его слуха донеслось:

— Мальчик действительно не способен оценить музыку... Напрасно вы взяли его с собой...

Даже учитель музыки, Эжен Мюнх, о котором впоследствии с такой теплотой отзывался Альберт Швейцер, даже он не догадывался сначала о том, чем для его ученика была музыка и какое действие она на него оказывала.

— Швейцер — моя мука, — вздыхал Эжен Мюнх, — он потомок многих поколений церковных органистов и, вероятно, поэтому у него «дурная наследственность».

А ученик с «дурной наследственностью» не понимал, чего от него требует учитель. Ему надоели бесконечные упражнения для тренировки пальцев, и он со злостью колотил по клавишам, без конца играя одну и ту же «Песенку без слов».

— Альберт, — не выдержал как-то Мюнх, — ты не ценишь возможности играть чудесную музыку. Ты испортил и эту песенку. Если у тебя нет ни капли чувства, мне нечего тебе дать.

— Ой, — вырвалось у Альберта, — я одного только и хочу — доказать вам, что я обладаю чувством! Слушайте же!