Свет тьмы. Свидетель - [168]

Светя фонариком и держа наготове дубинку, чтоб без задержки нанести удар, Тлахач устремляется вперед и втискивает свое массивное тело в узкое пространство между прилавком и полками, тесно забитыми штуками мануфактуры. В то же мгновение неизвестный длинным мягким прыжком кидается вперед, и полицейский, успев заметить лишь взмах его правой руки, не успевает, однако, ни предотвратить удара, ни увернуться, потому что прилавок стесняет его движения; тела их сталкиваются, и вдруг левое плечо Тлахача пронзает жгучая боль. Он сипло вскрикивает, роняет свой фонарик, тот летит куда-то под полку, и они остаются в темноте, лишь слегка разбавленной светом, пробившимся с улицы.

Обморочная слабость пытается накинуть на шею Тлахачу свою петлю, в голове мелькает мысль, что ему так и не удалось уйти от бандитского ножа, хотя он столько раз шутя выбивал, вырывал или выкручивал их из самых разных рук. Все это происходит в долю секунды, однако слишком короткую для того, чтобы тот, другой, успел ею воспользоваться. Полицейский резко поворачивается и прижимает неизвестного своим могучим брюхом к полкам как раз в ту минуту, когда тот уже протискивается совсем близко к дверям. Тлахач мгновенно пускает в ход дубинку и достает до его затылка. Человек этот значительно ниже его ростом, и Тлахач, ухватив его за ворот пальто, привычным движением, натренированным во время улаживания трактирных ссор, напрягая последние силы, брошенные в атаку на обморочную пелену, поднимает и встряхивает его в припадке страшной, ярости, распаляемой жгучей болью в левом плече, голова человека стукается о край полки, и он, обмякнув, повисает в его руке, как мокрая тряпка.

В этот момент за спиной Тлахача раздается скрип дверей, ведущих из лавки в дом Гаразима, щелкает выключатель, из лампы под потолком вырывается свет, открывая наконец Тлахачу лицо пойманного злоумышленника. Ба, да ведь это тот самый картежник, та крыса, что несколько дней назад подлизывалась к нему, пытаясь влезть в душу и завести дружбу, тот самый Карличек Никл. Мало тебе обдирать Пепека Дастыха, захотелось урвать кусок пожирнее? Ну что ж, ты свое получил, да так, что до самой смерти не забудешь, — Тлахач уже чувствует себя прокурором и всем составом суда с присяжными заседателями.

К Тлахачу обращаются взволнованные голоса, но он их не слышит. Он волочит свой бездыханный трофей в правой, все еще вытянутой вперед руке, но, добравшись до дверей, понимает, что у него хватит сил лишь чтобы спуститься по ступенькам на тротуар. Его левый рукав полон теплой влаги, она течет по ладони и капает с пальцев на землю. Но горстке людей, полуодетых, перепуганных и встрепанных, которые сбежались к Гаразимовой лавке, Тлахач кажется воплощением бдительного и неумолимого закона. Волнение охватывает кучку людей, женщины взвизгивают. Ведь кровь ручейком бежит с левой руки полицейского, а человек в его правой руке, — о боже, да ведь он всем известен, — выглядит просто мертвецом.

Тлахач понимает, что сделал все, что мог, — еще несколько шагов, и он рухнет на землю вместе со своей ношей. Он опускает Никла на ступеньки и гудит.

— Эй, кто-нибудь, подержите его и принесите мне напиться.

А так как преступник лежит без движения и неизвестно, придет ли в себя, находится не одна пара услужливых рук, и прежде всего это, конечно, Еник Гаразим, пробравшийся за спиной полицейского и имеющий на пленника нечто вроде права собственности. Он поспешно прячет в карман какой-то небольшой черный предмет, металлически блеснувший в свете фонаря, и склоняется над безжизненным телом, лежащим на ступеньках.

— Что с ним?

— Приложился башкой об полку, — произносит полицейский медленно и трудно. — Вы его подержите за ворот, он сейчас очухается.

— У вас кровь.

— Он меня ножом пырнул, где-нибудь под прилавком валяется.

Тлахач хватается за стену, с ворчанием отказывается от протянутых к нему рук и тяжело опускается на верхнюю ступеньку рядом со своим пленником. Ощутив под своим задом нечто выпуклое и твердое, он шарит здоровой правой рукой и вытаскивает один из тех огромных замков, открыв который, положил начало событиям нынешней ночи. Он взвешивает замок на ладони и с мрачным отвращением ко всему, что за последние часы пережил, глядит на него. Потом поворачивается, бросает взгляд на двери лавки, в которых восклицательным знаком торчит старший Гаразим, и заявляет:

— Это были не замки, это было искушение. Я тридцать лет ждал, когда они наконец кого-нибудь совратят.

Ночь растаяла в рассвете, и, когда женщины начали собираться около зеленных лавок перед трактиром «У лошадки», о героизме Тлахача было уже известно всей Бытни. Возбуждение все еще сотрясало город, ибо более десяти лет здесь не случалось ничего подобного. «Вы слыхали? Если б не наш Тлахач, этот скупердяй Гаразим распростился бы со своими тысячами, а в кассе, говорят, их было около тридцати. Но Тлахач-то, братцы, каков. Наш Тлахач парень что надо, честняга и храбрец, второго такого во всей округе не сыщешь».

И граждане хвалятся друг перед другом подвигами Тлахача.

— А вы помните, как однажды он схватил вооруженного взломщика сейфов?