Свет тьмы. Свидетель - [167]

До чего же дурацкая затея с этими замками! Даже предвкушаемый утренний испуг Гаразима не в силах был избавить Тлахача от отвращения, которое вдруг охватило его. Еще не поздно, он может исправить свой безрассудный поступок. Он поддался искушению и тщетно пытается понять, как это вышло, хотя тридцать лет в мыслях своих считал затею невинной шуткой. Теперь, однако, он не может допустить, чтобы старый Гаразим поднял утром крик и обвинил Тлахача в халатном отношении к своим обязанностям.

Бег ночи остановился и застыл в предутренней тишине, нигде не тявкнет даже собака, и полицейского сопровождает лишь стук его башмаков да тени, которые один фонарь посылает другому. Фонари заигрывали и с тенью Тлахача, то вытягивая ее, то сокращая, то поворачивая вокруг него, отчего казалось, что какой-то безумец подгоняет часовую стрелку. Но Тлахачу некогда вникать в шалости фонарей, хотя в иные ночи он коротал с ними одиночество своих обходов. Тлахач торопится привести в порядок замки Гаразима. А впрочем, разве его проделка не доказательство того, что он некогда искусно владел ремеслом? Закрыть замки отмычкой несколько труднее, чем открыть, несмотря на то, что этот старый хлам по своему устройству не более сложен, чем щеколда на двери хлева; Тлахач загладит свою вину, и все случившееся навсегда останется тайной между ним и этой ночью.

Фонтан царит над площадью, заливая ее своей звонкой песней, светят друг другу фонари, и кажется, что в городе никто не живет. Но душа полицейского высокой стеной многолетней привычки ограждена от таких впечатлений, ею владеет одна-единственная мысль, которая неуклонно ведет его за собой. И даже кошка, что выскочила из сквера, а теперь крадется вдоль домов, чтоб проскользнуть под какие-нибудь ворота, не может отвлечь его. Просто так, по привычке, топнет он башмаком о тротуар, чтоб пугнуть ее, а впрочем, он и не смотрит на кошку.

Наконец и лавка Гаразима. Замки лежат на своих местах. Тлахач с облегчением подходит ближе. Но вдруг, когда до цели остается не более полушага, он замирает. Как и подобает человеку, давно овдовевшему, он педантичен и всегда точно помнит, что и как положил. Тут кто-то побывал, сдвинул замки с места, сейчас они находятся дальше от шторы и под другим углом, а не так, как он их поставил.

Тлахач затаил дыхание, теперь он слышит лишь неистово бьющий колокол своего сердца. Пускай в нем все бунтует, но он думает о злобном гноме с Костельной улицы. Никто, кроме него, не мог заметить, что замки не в порядке, они никого больше не интересуют. Конечно, эти мертвые куски металла ничего ему не расскажут, но, замерев на месте, Тлахач стоит, широко раскрыв глаза, потому что свет для него померк! Господи боже! Не только замки! Ведь и штора сдвинута с места. Железные петли для замков уже не совпадают со своими парами, ввинченными в каменный порог. И Тлахач видит, что щель между железными шторами и землей стала шириной по меньшей мере в ладонь и сквозь нее пробивается бледный свет, сразу же расплывающийся и исчезающий в потоке света более сильного, падающего от уличного фонаря. В Тлахаче просыпается инстинкт стража порядка. Он мгновенно оценивает ситуацию. Он, Тлахач, гарантия безопасности бытеньских граждан, открыл и облегчил путь грабителю. Эта жестокая и непоправимая истина ошеломляет его лишь на мгновенья, необходимые для того, чтобы набрать полные легкие воздуха и выдохнуть его. Он уже знает, что ему делать, и не раздумывает более ни секунды.

Мысль его работает быстро и четко; он обязан искупить свою вину и не смеет допустить ошибки. Он понимает, что человек, находящийся сейчас в лавке, несомненно, выключит свет, едва только заподозрит, что поблизости кто-то есть. И потому достает свой карманный фонарик, зажигает его и, сжимая дубинку в правой руке, делает три тихих шага с тротуара на ступеньки перед лавкой. Тлахач вкладывает всю свою силу, чтобы одним рывком поднять железную штору как можно выше и ворваться в лавку, не сгибаясь, а шагая во весь рост, чтобы иметь возможность использовать растерянность и испуг того, второго. Тлахач резко вскидывает штору вверх, но она легче, чем он предполагал, ибо педантичный Гаразим не забывает смазывать пазы, и штора разом взлетает до упора.

Страшный грохот металла разбивает ночную тишину, и она рассыпается раскатами многократного эха. Спящие в испуге вскакивают со своего ложа, но Тлахачу это неизвестно. Для него в данный момент значительно важнее обстоятельство, что стеклянные двери за железной шторой открыты и в лавке темно, как он и предполагал. Тлахач пронзает тьму белым лучом своего фонаря, нацеливая его на противоположную стену, где, как известно, у Гаразима находится несгораемая касса.

Бледный круг света обнаруживает, что дверцы кассы тоже распахнуты настежь и перед ее черной утробой сидит, скорчившись, человек, он стремительно кидается за прилавок, идущий от задней стены к дверям. Тлахач пытается нащупать его лучом света, но грабитель укрылся там и замер на месте.

В тишине поначалу слышится хотя и сдерживаемое, но тем не менее тяжелое дыхание двух людей, и вот в нее врываются топот и скрип и стук распахиваемых окон. У Тлахача, а также и у второго, неизвестного, эти звуки вызывают стремление к быстрейшему разрешению ситуации. Тот, что за прилавком, естественно, хочет поскорее, прежде чем к полицейскому придет подкрепление, выскользнуть из дверей. А Тлахач, в свою очередь, хочет расправиться с грабителем собственными силами, без посторонней помощи.