Свет ночи - [31]

— Микроавтобус стоит в гараже. — Мне нравится конфиденциальность, я люблю секреты, тайны, загадки. — Но куда их везти? Они же продали свою жилплощадь…

Глава говорит, что все подготовлено — куплена большая квартира, в которой вдова Лебеженинова сможет жить вместе с детьми и родителями, все оформлено, проставлены нужные штампы, внесены обязательные записи.

— Это гуманно, — говорю я. — Вы так о них заботитесь! А когда вы купили квартиру?

— Квартиру приобрели на средства Фонда гуманитарных инициатив. Спонсоры внесли в Фонд деньги, Фонд связался с риелторами, они предложили несколько вариантов. Мы выбрали между Садовым и Третьим кольцами, в тихом районе, все рядом, садик, школа, поликлиника, магазины. Не ждать же, пока этот шатун что-нибудь еще учудит. Надо действовать!

Я прошу главу уточнить — что он имеет в виду под «учудит»? — и глава, к моему глубочайшему изумлению, говорит, что оживший Лебеженинов или нападет на кого-нибудь, или укусит, или захочет вернуться в семью, или будет требовать правосудия, заявившись в прокуратуру с жалобой, а скорее всего — Лебеженинов сделает все и сразу, да еще раздует вокруг себя скандал.

— Ведь, — продолжает глава, — от Лебеженинова, когда он был еще жив, всего можно было ожидать, а уж теперь, когда он переродился, он представляет самую настоящую угрозу, угрозу порядку, устоявшемуся порядку.

Мне нравятся слова про угрозу порядку. Где-то, от кого-то я их уже слышал, причем совсем недавно, а глава продолжает — он говорит, что внимание к происходящему в городке привлечено еще и потому, что отсюда вышли многие знаменитые люди, и теперешний вице-губернатор, который для главы все равно что старший друг, и премьер-министр, который — глава придвигается ко мне, лицо его каменеет, глаза голубеют еще больше, щеки бледнеют — который будет президентом, и в этом сомнений нет и быть не может, а наш премьер-министр для главы — старший брат, который, став президентом, перевоплотится в отца.

Некоторое время мы молчим. Я впечатлен пронизанной подлинным, натуральным психоаналитическим духом конструкцией. Старший брат, перевопло-щающийся в отца! Это очень интересно, Иосиф, его старшие братья, Иаков, сын Исаака, сам младший брат, державший старшего за пятку, тут, если постараться, многое можно притянуть для интерпретации происходящего в городке, даже Эдипа, сфинкса, Иокасту, здесь есть где развернуться, надо подкинуть это Тамковской, она обложится книгами, сядет с ногами в кресло, нацепит на кончик носа очки, будет делать выписки; Ольга, мы прожили вместе полторы недели, больше я выдержать не мог, а она предупреждала. У меня перед глазами картина «Иаков узнает одежды Иосифа». Академизм и лживость. А еще я вспоминаю бесконечные споры с Тамковской. Ее объятия. Ее стеснительность. Она всегда просила выключить свет, поплотнее задернуть шторы, не смотреть.

— Скажите, — спрашиваю я, — когда она уехала, вышла замуж за художника по фамилии Лебеженинов, родила ему детей, вы сильно переживали?

Глава некоторое время смотрит в пол. Играет желваками. Вдруг, совершенно по-детски, шмыгает носом и говорит, что да, да, переживал, даже — страдал, ведь она была у него первой, и он был первым у нее, но потом смирился, и жизнь пошла своим чередом, и сейчас он не может уехать с ней вместе — ему предначертано стать членом команды будущего губернатора, он пойдет дальше, и не бросит жену и детей, да и вдова Лебеженинова против, она считает, что безнравственно строить счастье на несчастье других.

Я перебиваю, спрашиваю — виделся ли глава с Лебежениновой, когда она с мужем приехала в город, и глава отвечает, что, конечно, виделся, на открытии художественной школы, и сразу по их прибытии, а о том, что Лебеженинов с семьей переезжает в городок, он знал от ее отца, но я уточняю вопрос — виделся ли, так сказать, в интимном смысле слова, возобновил ли старое знакомство? — и глава повторяет: она была у него первой, а он первым у нее — и вообще превращается в студень, рассуждает о первой любви, о том следе, который она оставляет в нашей душе, и признается, что — да, виделся и в интимном смысле, у Лебеженинова был сложный характер, он проявлял черты деспотизма, он был излишне принципиален, он качал права, изводил жену придирками, но не бытовыми, это-то ладно, а теми, что можно назвать идейными, требовал, чтобы она высказалась по поводу какой-то правительственной инициативы или по поводу очередного преследования очередного бездельника, который, вместо того чтобы заниматься делом, стоял с плакатом, протестуя против того, в чем он ничего не понимает, и поэтому она, тогда — жена, теперь — вдова Лебеженинова, искала успокоения, и глава не мог остаться в стороне. Он дал ей искомое.

— Лебеженинов, значит, во всем виноват? — спрашиваю я. — И в том, что умер в вашей ментовке, и в том, что теперь бродит по вашим улицам, и в том, что…

…Я говорю даже, что он виноват и в том, что меня отправили в этот городок, хотя мне надо было лежать в постели, менять прокладки, пить лекарства, я говорю даже, что Лебеженинов виноват в том, что мои лекарства так дороги, что так дорог один день пребывания, один-единственный день в клинике, где работает мой врач. Своими словами, всем своим видом я раздражаю главу администрации, но он терпит, и я вознаграждаю его терпение — прямо из его кабинета звоню нашему начальнику, — но прямой не отвечает, личный вне зоны, а Раечка сообщает, что наш начальник на радостях поехал к семье, спрашивает про здоровье, про то, как я лажу с Тамковской. Я говорю, что здоровье как масло коровье, что ладим мы великолепно, что мне может срочно понадобиться наш специальный транспорт.