Свет мой Том I - [20]

— Счастье, Аннушка, в твоих руках — ты сумеешь с ним совладать. И здесь, в родной деревне, ты будешь еще заместо матери для своих сестричек младшеньких. Нам-то, старикам, уже не век жить-поживать, пора и меру знать.

Приданого у Анны оказалось немного, а у Василия добра — и того меньше. Гол сокол. И дедушка еще сказал с усмешкой:

— О-о, у нашей родни много везде знакомых. Пойдет по ним внучка — по кусочку наберет, проживет, дай бог!

А Василий тут же и добавил:

— И уж мне кусочек достанется-перепадет…

Так предугаданно и стало. Сестры стали заглядывать к Анне, как к матери, в ее мужний дом:

— Анка, надо это сшить-скроить…

— Аннушка, надо вот что сделать, помоги…

Вскорости свои дети родились — пошли один за другим. Люльку ей тетка Нюша дала — с отцепом. Двое ребят — Наташа и Валера — на таком отцепе качались; потом двое — Антон и Саша — на жердине, какую Василий приладил; трое потом (когда и жердинка эта прикончилась) — Вера, Слава и Таня — в кроватке, собранной им же, отцом. Раз Наташа качала люльку с Верой ногой — и так, оступившись, сама полетела, перекувырнулась и кроватку с сестренкой перекувырнула. Испугались того, что Вера станет поэтому горбатой, не дай бог; по врачам ходили, ездили много раз. Не уберегли, однако, маленького Славу от какой-то болезни — он скончался в один морозный день. Особенно морозный.

Рыцарский молодеческий, веселый и огневой Василий никогда не обижал и не унижал Анну ничем (и никому не позволял), рук не подымал на нее и не пьянствовал, как другие мужики, например, ее брат Николай; а уж работал-то он, пожалуй, за пятерых — везде безотказно поспевал со своею хваткой, общественно-общительный, отзывчивый. Бывало, навезет он из лесу деревьев, нащеплет дранку, продаст ее — и, глядишь, появляется в домашнем хозяйстве нужная покупка. Это все вознаграждало. Ведь семейную жизнь свою Анна и Василий начинали фактически пасынками: без посуды, без белья, без скотины, даже без двора (двор Василий уже после женитьбы достроил и закрыл — покорячился). Василий все, что ни задумывал, готовно делал, мастерил; он и печку топил, и хлеб пек, и коров доил, когда Анна хворала.

— Ишь, какой толковый молодой хозяин-то! — с завистью удивлялся на него и хозяйственный, но прижимистый Трофим, отстроившийся здесь, с краю деревни, причем погубил — поспилил тенистую березовую аллею, где, бывало, хороводились парни и девчата. Он, опускавшийся все больше в пьянство, любил по этой причине пошуметь для порядка, погонять жену и больших уже сыновей и побить в собственной избе стекла — для большего звона. Остепенился он, замкнулся и аж посеребрился, попавши раз вечерней зарей к овину (худому месту) и не уследив, как миновал свой крайний дом, и после того как некое темное приведение здесь сообщило ему какую-то оглушительную для него тайну, наказав никому не открывать ее…

То видение явилось Трофиму перед раскулачиванием его семьи…

Анна в своей семье воспитывалась пуритански строго — нельзя (грех) петь, танцевать. А Василий, напротив, и песельником был — почти всегда работал под песню. Вот он запоет, и Анна скажет ему, что дальше нужно петь по-другому: ведь есть — придуманы — точные слова; но он ей объяснял, что иначе нельзя ему петь — иначе собьется: будет звучать не в ритм его рабочих движений. И такую причуду перенял от него и старший сын Валерий: под песню тоже строгал рубанком.

Без Василия ничего-ничего не обходилось в молодом, становившемся колхозе — по плотницкой ли части, с ремонтом ли земледельческого инвентаря, с казначейским ли учетом или с самодеятельными спектаклями. Чтобы наладить и поднять колхозное хозяйство и дисциплину в нем, проводились ударные дни: если кто почему-либо не вышел на работу — снимались заработанные прежде пять трудодней. Так что пеняй на себя. Председатель ходил по избам — шайки у баб отнимал, если те в рабочее время (а выходных дней прежде не было в деревне) мыли к Спасу полы. И сам пример в труде показывал — работал от зари до зари. Только это покамест мало прибавляло всем достаток. Выдавали-то в колхозе лишь по пять копеек на трудодень (помимо хлеба). Поэтому, понятно, и лыжи-то для Валерия не на что было купить — их подарила ему тетя Тоня. Было тогда всякое.

Привольно жил, к примеру, в обществе сущий паразит (и не один такой) — неграмотный пастух, который не знал счета коров, которых пас по уговору, а верно знал их всех по кличкам — и когда некоторые из них терялись, он каким-то нюхом находил их в конце-концов и возвращал домой. Напьется он, где-нибудь и кувырнется. В какую-нибудь грязную канаву свалится. Вытащат его бабы сердобольные — обсушат и накормят. И назавтра он опять ползет за бутылкой, заговаривается вслух, — нужно ему насосаться снова. И ему прощалось все. А работящего соседа Трофима в 1934 году замели вместе с отпрысками, как презренного кулака-мироеда, такое бельмо на глазу, и притом задарма взяли в колхоз корову, коней, шаповальную машину, граммофон. Скопом набежали любители чужого добра, с руганью делили промеж себя перины, подушки, одеяла, одежду, белье и тащили все с собой, окропляя деревенскую улицу белым птичьим пухом и пером… И в так очищенном доме открыли детский сад, а через год — школу.