Свет мира - [8]

Он был благодарен ей от всего сердца, но не смел сразу принять ее приглашение, к тому же ему нельзя было надолго отлучаться из дому.

— Я знаю, как тяжело быть одиноким, — сказала она. — Мы с Лойгой будем дружить с тобой. Правда, Лойга?

— Конечно, — сказала вторая девочка.

— Мы всегда будем за тебя заступаться, если ребята опять начнут приставать к тебе. Правда, Лойга?

— Да, — сказала Лойга.

— Ты только скажи нам, если кто-нибудь снова пристанет к тебе. Я сама с ним поговорю, не посмотрю, кто он такой.

Потом девочки попрощались с ним за руку, свернули с дороги и пошли по тропинке, ведущей вдоль реки. Их хутора стояли на склоне горы. Она забыла повторить свое приглашение. Он глядел ей вслед, она была высокая и светлая, простоволосая и румяная, и шла она уверенной походкой, совсем как взрослая девушка. Она ни разу не оглянулась на него. Девочки медленно шли вдоль реки все дальше и дальше. С тех пор он всегда вспоминал ее на фоне светлой бегущей воды. Он бросился ничком на берег. «Боже! Боже! Боже!» — трижды повторил он. После он долго не мог думать ни о ком другом. На занятиях у пастора или в церкви он не видел никого, кроме нее, все остальные люди были как бы в тумане. Он чувствовал каждое ее движение, даже если сидел к ней спиной. Однажды он видел, как она перепрыгивала с камня на камень, переходя днем через ручей. Она и прозрачная бурлящая весенняя вода, слепящее солнце. В другой раз ребята играли на берегу реки. Высокие горы, нависшие над долиной, фьорд, вечер. Ей было жарко, она раскраснелась, она была уже совсем взрослая девушка, река текла рядом, широкая и спокойная, девушка расстегнула верхнюю пуговку на блузке, светлые косы были перекинуты на грудь, и одна коса немного расплелась, глаза блестели. С ближнего хутора кто-то крикнул, что пора расходиться. Он шел домой один и взывал к Богу. Все правильно — он принадлежит к отверженным, он влачит рабское ярмо, он приемыш, у которого нет никого, кто мог бы его защитить, он не понимает самого важного в христианском учении, все это так, но что из того? Пусть его бьют и бранят, Бог многое открыл ему. Никто и никогда не пережил ничего более прекрасного. Гвюдрун из Грайнхоутла. Вскоре ребята конфирмовались. С тех пор они могли не видеться друг с другом лет двадцать — тридцать, а то и всю жизнь. Она больше ни разу не разговаривала с ним, только тогда, один-единственный раз.

Глава четвертая

Однажды в середине зимы разыгралась метель. Был отлив. Овцы разбрелись по отмели, некоторые забрались в шхеры, и мальчика послали собрать их. Не впервые он промок до нитки, бегая по водорослям, не впервые мороз проникал сквозь его вытертую тонкую куртку, но на этот раз ветер был особенно сильный и мороз особенно жестокий. У мальчика и без того всю зиму не проходила простуда и горло часто болело так, что он не мог произнести ни слова. Вечером того дня, когда он собирал овец, он заболел. Во всяком случае, он так утверждал, он жаловался на ломоту в спине, на жар и озноб, сменявшие друг друга.

— Это все от роста, — сказала матушка Камарилла.

— И чего только не взбредет в голову этому голубчику, — сказал брат Юст.

Ночью мальчик жаловался, что у него колет в груди и что ему трудно дышать, он был весь в испарине и громко призывал Господа Бога.

— Ишь ты, как наш голубчик разворковался, — хихикал Юст.

Утром, когда братья встали, старший заявил, что все это лишь очередная уловка, чтобы не ходить в коровник и не убирать навоз.

— Вставай, вставай, чертенок! — кричал он. — Будет прикидываться!

Но матушка Камарилла положила руку мальчику на лоб и почувствовала, что он весь горит. Она решила, что до вечера лучше оставить беднягу в покое.

Он лежал, витая между жизнью и смертью, а время шло, вернее, оно вовсе перестало идти. Дни и ночи, праздники и будни не чередовались больше согласно календарю, выпущенному Обществом друзей исландского народа. Стерлись границы между предметами — узкое стало широким, длинное коротким; как-то сама по себе, без всяких причин, исчезла связь между вещами; болезнь переместила всю жизнь и все ощущения в другую сферу, где не было временных измерений, где никто не знал, кто он, кем был или кем станет и что с ним случится; в человеке смешались самые несовместимые понятия: он был богом, был вечностью; горящими искрами и забавными звуками, ручьем или рекой, девушкой, морским заливом, по которому бродят птицы, частью изгороди, обращенной к горе. Необузданные видения сменяли друг друга, не подчиняясь никаким законам. Временами его прибивало к берегам действительности, но так ненадолго, что он едва лишь успевал удивиться, насколько она тиха и бедна событиями. Он не понимал, как это люди могут жить всю жизнь в той унылой сфере сознания, которая называется действительностью, где одна вещь соответствует другой, день чередуется с ночью, все происходит по определенным законам и одно непременно вытекает из другого. Но, к счастью, вскоре он снова погружался в область невероятного, где никто не знал, что следует за чем, где ничто ничему не соответствовало, но где зато все было возможно, и в первую очередь все самое невероятное и немыслимое. И снова — неуловимые видения, огненные искры, Бог, радость, утешение, избавление от действительности, от людской борьбы за существование, от человеческого разума, от жизни и смерти.