Свет любви - [29]

Матери и отца дома не было. Игорь обулся и побежал на речной вокзал, где мать работала машинисткой. Она дала ему десять рублей и велела по дороге домой зайти за хлебом.

В магазине была такая теснота и давка, какой Игорь отродясь не видел. Взбудораженные, испуганные люди ломились в двери, раскупали все, что было на полках: хлеб, колбасы, консервы, залежалые галеты и банки с детской мукой.

«Вот что значит война. Все будто оголодали сразу», — подумал Игорь.

Через два дня отцу принесли повестку.

Игорь с матерью проводили его до вокзала.

— Сынок, — сказал отец, оглядываясь на эшелон, — если я не вернусь, если даже ты один останешься, — не бросай учебу. Не зря ведь говорят: «Ученье свет, а неученье тьма». Тем более, у тебя способности к учебе…

— Ладно, папа, буду учиться, — обещал Игорь, всматриваясь в слезинки, блестевшие в уголках отцовских глаз.

Как-то по дороге в школу Игорь встретил Чижа.

— Ты в школу? — спросил Чиж.

— Сам видишь, — ответил Игорь, показывая свой потрепанный портфелик.

— Ну и дурак. Война подходит, а ты в школу! Ее все равно скоро закроют.

С тех пор как Игорь помнил себя, все ему внушали, что надо учиться. И отец с матерью, и учительница, и плакаты со словами Ленина, и директор школы. И постепенно Игорь пришел к мысли, что в его годы не ходить в школу так же преступно, как в призывном возрасте отказываться от службы в Красной Армии.

Он презирал тех школьников, кто в дни воздушных тревог отсиживался дома.

— Чего уставился? Не веришь, что закроют? — продолжал Чиж, будто намереваясь разозлить Игоря.

— Школу никогда не закроют! И помни это на всю жизнь, — с достоинством старшего сказал Игорь.

Чиж показал на него пальцем, как бы говоря этим, что перед ним глупец, и тоненько засмеялся…

— Эх, ты! А в восьмой класс ходишь! Шариков у тебя не хватает! Пятую школу уже закрыли! И нашу закроют. Ясно?

Игорь бросился на Чижа, схватил его за грудь и начал яростно встряхивать приговаривая:

— Вот тебе, вот! Из-за таких трусов, как ты, закрыли пятую школу. Загудит сирена, они в щели бегут. Из-за таких невежд и разгильдяев, как ты… Не понимают, что значит школа… Лишь бы не ходить! Вот тебе, вот!

Он отшвырнул испуганного сорванца и быстро пошел своей дорогой.

— Да ты и вправду, того! С ума сошел, — крикнул Чиж, когда Игорь был уже на таком расстоянии, что от него можно было удрать.

Приходя из школы, Игорь бежал к Вальке Невскому, своему закадычному другу. Они вместе копали в огороде щели, собирали бутылки. Невский достал где-то бидон с горючей смесью, два ящика рубашек к гранатам РГД. Но самих гранат достать не удалось, хотя он и знал, в каких церквах города хранят гранаты для народного ополчения.

Соседи, прежде чем заняться рытьем щелей, обращались к ним: какую копать щель — прямую или зигзагами. Валька Невский был по этой части настоящим спецем, все разъяснял, как истинный военный инженер. Чуть ли не наизусть знал он объемистую книжку с названием «Военная техника». В эти дни Игорь так уставал, что ночью спал без просыпу, не слыша воя сирен воздушной тревоги.

— Вставай! Бомбят! — услышал он как-то голос матери.

Игорь привстал на диване и увидел растерянное лицо матери. Где-то над самой крышей пролетел самолет, и вдруг острый, пронизывающий свист сковал его тело.

— Бомба свистит! — испуганно воскликнул он и упал на пол, плотно прислонив к половице голову. Мать тоже упала.

Раздался взрыв — и сотни стеклянных брызг пролетели над ними. Рама ударилась в печь и разлетелась на осколки. Минут через десять мать встала.

— Надо уходить! Надевай сапоги, бери вон тот узел. Пойдем к Ивану Матвеевичу, у них лошадь. Уезжать надо…

— Мама! Мама! Не может быть! А как же фронт, а как же наша армия под городом? Комсомольцев постарше меня мобилизовали в пулеметчики! — доказывал Игорь, глядя в вышибленное окно и растерянно мечась по битому стеклу.

— Все уходят! Смотри!

Из домов с узелками и котомками выходили люди.

Игорь вдруг бросил узел и побежал к сараю, где хранились бутылки… Крыши на сарае не было. «К Невскому надо, к Невскому», — лихорадочно думал он и хотел бежать к его дому, но мать схватила его за рукав и подтащила к репродуктору на кухне. Хрипя и захлебываясь, повторяя одно и то же, председатель эвакокомиссии объявлял населению, что город будет ареной сражения, что всем жителям надо эвакуироваться по собственному усмотрению.

Нагрузив на себя по паре узлов, мать и сын пошли к дому Ивана Матвеевича Громова, возчика с речного вокзала. Отец Игоря был с ним в дружбе.

У дома Громовых суматошно грузили телегу. Иван Матвеевич, переставший бриться после того, как был оставлен Минск, сновал из дома на улицу как заведенный.

— Аннушка! Милая! Свету, видать, конец, — заскулил он, остановившись перед матерью Игоря с медным самоваром в руках. — Не знаю, куда и ехать. Сейчас Женька прибежит, скажет.

— Папка! По мосту не проехать! Весь город прет на этот мост. Затор!

— Ну, с богом! — сказал Иван Матвеевич минут через пять. Он покрестился на церковь с названием Белая троица (она белела за старыми ивами), на окна своей недавно перевезенной из деревни избы и дернул вожжи.

Лошадь сразу же завернула за угол и пошла к реке, по направлению к пологому мощеному съезду. На подводе в бельевой корзине спал младенец Федя, второй сын Ивана Матвеевича. Трое Громовых да двое Корневых шагали за нею.