Свет и тени - [55]

— Я ему ничего не давал.

— А откуда он взял эти деньги? Взломал твою шкатулку и украл?

Хорлал молчал. Ротиканто подмигнул своему патрону и сказал:

— Вы спросите его, видел ли он своими глазами — я уж не говорю о трех тысячах — хотя бы пятьсот рупий.

Как бы там ни было, история кражи драгоценностей выяснилась. Но когда узнали, что Бену бежал в Англию, в доме вновь поднялась страшная кутерьма. А несправедливо обвиненному Хорлалу пришлось уйти ни с чем.

Его вновь охватили слабость и безразличие. У него не было сил ни почувствовать страх, ни думать. Ему не хотелось даже представлять себе, какие последствия может повлечь за собой вся эта история.

Подойдя к переулку, Хорлал увидел у своего дома экипаж. Неожиданно вспыхнула надежда: «Бену вернулся! Конечно, Бену!» Он никак не мог примириться с тем, что создалось абсолютно безвыходное положение.

Хорлал подбежал к экипажу и увидел сахиба из конторы. Сахиб вышел из экипажа, схватил Хорлала за руку и вошел в дом:

— Ты почему сегодня не поехал в деревню?

Сторож, не добившийся утром толку от Хорлала, сообщил управляющему, а тот послал своего помощника.

— Не хватает трех тысяч рупий.

— Куда же они девались?

Хорлал молчал.

— Пойдем посмотрим, где лежат деньги.

Сахиб пересчитал их и тщательно осмотрел все кругом. Обыскали весь дом, комнату за комнатой. Мать не могла больше выдержать — она вышла к сахибу и стала с тревогой расспрашивать сына:

— Хорлал, Хорлал, что случилось?

— Мама, украли деньги.

— Как могли украсть? Кто мог нас погубить?

— Молчи, мама.

Окончив поиски, сахиб спросил:

— Кто был у вас этой ночью?

— Я запер двери и лег спать — ночью никого не было.

Сахиб перенес деньги в экипаж и сказал Хорлалу:

— Ладно, поедем сейчас к управляющему.

Увидев, что Хорлал уходит вместе с сахибом, старуха преградила им путь:

— Сахиб, куда вы уводите моего сына? Я отказывала себе в куске хлеба и воспитала его. Мой сын не тронет чужую копейку!

Сахиб не понимал бенгальского языка и поэтому только приговаривал:

— Ладно, ладно.

— Да не волнуйся ты, мама! Я съезжу к управляющему и скоро вернусь.

— Ты с утра ничего не ел, — беспокоилась старушка.

Хорлал ничего не ответил и уехал вместе с сахибом.

Мать упала на пол как подкошенная.

Боро-сахиб сказал Хорлалу:

— Расскажи мне правду, как было дело.

— Я денег не брал.

— Да в этом я абсолютно не сомневаюсь. Но ты безусловно знаешь, кто взял деньги.

Хорлал потупил голову и молчал.

— Как ты думаешь, кто мог взять эти деньги?

— Я не могу себе представить, кто мог это сделать.

— Слушай, Хорлал, я тебе доверял и поэтому поручил тебе эту работу, не взяв никакого залога. Многие у нас в конторе возражали против этого. Три тысячи, конечно, небольшие деньги, но ты вынудишь меня краснеть. Я даю тебе целый день — как хочешь, а собери деньги и принеси их сюда, и ты будешь по-прежнему работать, как будто ничего не произошло.

Боро-сахиб встал. Было одиннадцать часов утра. Хорлал, понурив голову, вышел из конторы, а торжествующие клерки на все лады обсуждали падение Хорлала.

«Что делать, что мне делать?» — думал Хорлал.

Он не был в состоянии ясно мыслить и не мог отчетливо представить себе, чем все это кончится. Бесцельно побрел он по улице.

Калькутта, огромный город, дающий приют тысячам людей, стала ловушкой, в которую попал Хорлал. Выбраться из нее не было никакой возможности.

Казалось, все общество, все люди цепко держали маленького, безобидного Хорлала и ни за что не хотели его выпустить.

Никто его не знал, никто не испытывал к нему ненависти, но все были врагами.

А жизнь между тем шла своим чередом: прохожие толкали Хорлала и шли дальше своим путем, клерки на улице пили воду из маленьких стаканчиков. Никто не обращал на него внимания.

Вот праздный путник уселся под деревом. Подперев голову руками, он рассеянно смотрел по сторонам. В сторону Калигхата проехал экипаж с девушками-индусками. Какой-то чапраси[71] попросил Хорлала прочесть адрес — видно, притворился, что между Хорлалом и остальными людьми нет никакой разницы. Хорлал объяснил чапраси, куда нужно идти.

Закончилась работа в конторах и учреждениях. Экипажи развозили людей по домам. В битком набитых трамваях, разглядывая театральные афиши, клерки ехали домой.

Работа, досуг, необходимость спешить домой — все эти понятия потеряли для Хорлала свое значение.

Все, что его окружало: дома, учреждения, экипажи, шумное движение, — казалось Хорлалу то грозной, неумолимой действительностью, то каким-то нереальным сновидением. Он ничего не ел, ни на минуту не присел отдохнуть — он не помнил, как прошел этот страшный день.

Зажглись огни газовых фонарей. Как злые духи, подстерегающие жертву, они устремили тысячи пронизывающих глаз в ночную тьму.

Хорлал не замечал времени. Он чувствовал, как на виске у него билась жилка; голова раскалывалась от боли; все тело горело, ноги отказывались служить. То его мучила нестерпимая боль страдающего сердца, то охватывало безысходное отчаяние и утомление, то он впадал в равнодушное оцепенение.

Только воспоминание о матери иногда вспыхивало в сознании Хорлала. В огромной Калькутте не было больше никого, чье имя могли бы прошептать его пересохшие губы.