Свет грядущих дней - [113]

Всем приказали встать. Хайке не разрешили надеть туфли или взять чемоданчик. Ее платье было вываляно в грязи.

Ее поставили в конце колонны и по дороге подгоняли, ударяя в спину прикладами ружей.

– Я прикончу ее прямо здесь, – сказал один из немцев.

– Оставь ее, – отозвался другой. – Не надо ничего делать по собственной инициативе.

Гуськом они прибыли на площадь перед бараками, где стояли солдаты и офицеры.

Ализа рыдала, умоляя пощадить ее.

– Идиотка, заткнись, – прошипела Хайка. – Имей хоть каплю достоинства.

* * *

Гетто почти опустело. Акция продолжалась уже неделю. Солдаты, специально обученные действиям по ликвидации евреев, вытаскивали их из бункеров. Всех загоняли в вагоны для скота – кроме членов юденрата, те ехали в машинах. Люди пытались бежать. Росснер спрятал пятьсот человек, но их всех отловили. Небольшое количество евреев отправили в рабочие лагеря; еще сколько-то оставили в Камёнке очищать квартиры в гетто. Подлежавших депортации держали в бараках, им можно было свободно перемещаться по территории, но группу Сопротивления усадили на землю, не разрешая двигаться, и окружили надзирателями, они чувствовали себя зверями в клетке передвижного цирка.

Хайка наблюдала, как «люди, подобно диким животным, припадают к ведрам с водой». Жажда была невыносимой. У них ведь несколько недель не было нормальной воды – пили дождевую или даже мочу. Хайке было жалко стариков и детей, таких напуганных, таких грязных.

Евреи бывало пытались подкупить немцев, чтобы получить работу, но теперь подкупать было нечем. Группа Хайки добровольно вызвалась работать, но на них никто не обратил внимания. Хайка хотела жить, но как? В чудеса она не верила.

Выдернули ее и Ализу.

Вот оно. Пришло время казни.

– Прощайте, – сказала она и с поднятой головой выступила вперед.

Их препроводили к зданию бывшей милиции – здание было закрытое, никаких свидетелей. Ализу завели внутрь, Хайку оставили ждать у входа. Мимо прошел служащий юденрата, спросил со страхом:

– Ты что здесь делаешь?

– Да ничего, – ответила Хайка. – Меня собираются казнить.

– Как? За что?

– Они кое-что нашли в нашем бункере.

Парень нес блюдо с яблоками. Хайка лениво протянула руку, взяла одно и откусила. Он смотрел на нее, как на сумасшедшую. Может, она и впрямь рехнулась? Не успела она прожевать, как ее повели внутрь. Она швырнула огрызок на землю и мысленно повторила то, что собиралась сказать в последний момент своей жизни: «Убийцы, настанет и для вас день расплаты. Наша кровь будет отомщена. Ваш конец уже близок».

Она хотела выкрикнуть эти слова, войдя в помещение, которое должно было стать местом ее казни, но оно оказалось безлюдным, некому было ее услышать. Она держала себя в руках ради остальных. Хоть никто ей этого не приказывал, молчала.

Ализа лежала в углу комнаты. Окровавленная. Жестоко избитая. Сломленная.

Теперь Хайка поняла, что и ее будут пытать. Вошли нацисты.

Ей приказали лечь на пол. Последовала команда: забить до смерти. Посыпались удары. Били по всему телу. Безжалостно, свирепо. Потом ей наступили на голову. Она старалась не кричать, чтобы показать им «на что способна паршивая еврейка», но крики вырывались сами собой.

– Скажи, чей это пистолет, и мы оставим тебя в покое!

– Я не знаю! Я не виновата. Мама! Мама!

Наконец они прекратили избивать ее и вернулись к Ализе. «Должно быть, я превратилась в бесчувственное животное, – написала впоследствии Хайка, – потому что я никак не прореагировала». Как она могла закрыть лицо руками, не броситься на тех, кто избивал ее подругу? Но она слишком страдала от боли и испытывала какую-то извращенную острую радость: у нее появилась уверенность, что она сможет выстоять.

Потом они снова переключились на нее. К ней подошел какой-то фашист. «Высокий, тощий, как гончая, – писала она, – со знакомыми глазами ищейки». Хайка ответила ему твердым взглядом. Наверное, именно поэтому он стал бить ее сам. По лицу, по щекам, по глазам. Хлынула кровь. «Еще чуть-чуть, и я бы лишилась глаз». Он обхватил ее за шею своими жилистыми руками и начал душить. Она захрипела. Он ослабил хватку. «Я уже почти понимала, что испытывает человек в момент смерти, – вспоминала она. – Мне всегда было интересно, как начинается предсмертная агония». Но он перестал душить, и ее куда-то повели. Она расслышала слово «Освенцим».

Хайка едва волокла ноги. Увидев их с Ализой, товарищи разрыдались.

Те, у кого были полотенца или рубашки, подстелили их, чтобы девушки могли сесть. Тело Хайки было «твердым, как камень, как эбонит. И таким же черным. Не синим, а именно черным. Я не села, а свернулась калачиком, как кошка, и положила голову на колени Песе». Ни пальто, ни туфель, ни чулок. Было темно и холодно. Солдаты рубили старую мебель на дрова для костра.

Вдруг Цви вскочил на ноги и метнулся прочь так быстро, что Хайка даже не успела проследить за ним.

Он убегал!

Солдаты засуетились. Помчались за ним, начали стрелять. Их командир был в бешенстве.

– За ним! Притащите его живым или мертвым!

Шли минуты. Сердце у Хайки громко стучало. Солдаты вернулись. В темноте рассмотреть их лица было невозможно, но она услышала, как один из них сказал: