Свет далекой звезды - [63]

Завьялову вспомнилась иллюстрация в давно прочитанной книге: земляне в почтительно-тревожном изумлении смотрят на гигантские летательные аппараты, только что спустившиеся из неведомых миров…

Сегодня, невероятные по своим размерам, сигарообразные, с резко скошенными крыльями и таинственными чёрными отверстиями вместо винтов, эти машины казались Завьялову символами, материальным вещественным воплощением нового времени, нового этапа в жизни людей.

Завьялов стоял, прижавшись к металлическим перилам, и неотрывно глядел на самолёт, на котором ему предстояло проделать длинный путь. И думалось ему, что это не случайно: только на такой могучей машине он доберётся до Оли, так она далеко.

Теперь он до неё долетит. Теперь это стало возможным. Есть болезни, от которых люди раньше неизбежно умирали. Многие из них уже не страшны: найдены лекарства и противоядия. Есть расстояния, которые раньше назывались непреодолимыми. Теперь их можно преодолеть. Есть задачи, которые считались неразрешимыми. Теперь они доступны для людей…

И вот Завьялов сидит среди нескольких десятков пассажиров в фантастическом ТУ‑104, прислушиваясь к ровному гулу турбин.

Прошло три часа с тех пор, как самолёт вылетел из Москвы. Ещё несколько часов полёта отделяли Завьялова от Тайгинска.

…Всё произошло внезапно. Не очень-то удобно было просить у начальства пятидневный отпуск вскоре после того, как он вернулся из очередного, месячного. Однако начальник аэроклуба, бывший военный лётчик-штурмовик, Герой Советского Союза Шумов выслушал Завьялова и разрешил ему пятидневную отлучку. Он не задал ему никаких дополнительных вопросов, когда Завьялов сказал: «По семейным обстоятельствам», — хотя знал, что старший инструктор одинок.

Наступали сумерки. Зарево, зажжённое уходящим за линию горизонта солнцем, казалось рекой расплавленного металла. А там, внизу, на земле, была отчётливо различима с высоты в девять километров подлинная земная река. Она извивалась узкой, тускло поблескивающей лентой и где-то у горизонта впадала в ту несуществующую, похожую на раскалённый металл безбрежную реку.

Земля всё больше темнела и вскоре стала одноцветно-серой, почти чёрной. Кроме узкой, цвета лунного камня реки, отсюда, из окна самолёта, уже ничего нельзя было различить.

А потом облака и вовсе закрыли землю. Самолёт летел теперь над белой клубящейся поверхностью. Несмотря на надсадный гул турбин, Завьялову казалось, что они летят в тишине и нет ничего вокруг, кроме клубящихся облаков внизу и холодного, безжизненного, одноцветного неба над ними.

«Плохо быть пассажиром, — думал Завьялов. — Лётчикам в их кабине всё представляется иным. Вообще ощущения людей, которые ведут или везут, совсем иные, чем у тех, кого ведут или везут. Лучше вести, чем быть ведомым. Неважно, скольких людей ты ведёшь. Их может быть много или мало. Их может быть только двое. А может быть, ты ведёшь только самого себя. Всё дело в ощущении сознательного движения, если можно так сказать, — в чувстве паруса, мотора или турбины, в том, чтобы отдавать себе отчёт, куда и зачем идёшь или летишь, для какой цели. Понимать, что означает этот то высокий, то низкий гул турбин, что за ним кроется — мощь, опасность или у тебя просто заложило уши и поэтому кажется, что турбины стали гудеть иначе… Знать карту. Знать приборы. Иначе будет казаться, что ты идёшь или летишь в никуда. Это легко может почудиться, когда не видно земли, не видно привычного неба, ничего нет, кроме таинственного, непонятного для непосвящённых гула турбин».

Лётчики, которые сидят сейчас в кабине и ведут самолёт, они всё знают. И он, Завьялов, тоже знал бы, если бы сидел в кабине. Дороги есть повсюду: и на земле, и в море, и в воздухе. И все они переплетены между собой.

Когда он начал свой поиск, то думал, что дорога проста: к ней, к Оле, и с ней вместе — обратно.

Ему вспомнилась сказка: девочка идёт разыскивать своего маленького брата, украденного бабой-ягой. Долог путь. Да к тому же встретившаяся ей на пути пересохшая речка просит расчистить её русло, птица-мать просит поднять упавшего на землю птенца, горы и лес тоже просят девочку помочь в их бедах… Она торопится, она очень торопится, но помогает и речке, и птице, и горам, и лесу… Но когда на обратном пути, с маленьким братцем на руках, девочка бежит, преследуемая бабой-ягой, то полноводная река расступается перед ней, птица несёт её по воздуху, деревья откидывают свои ветви, горы сдвигаются с мест, чтобы пропустить девочку с братцем, а потом сомкнуться, стать непроходимой стеной на пути бабы-яги…

Коростылёва, Прохорова, Лиза, Соколов, Осокин, Виктор и Павлик. Павлик Шевлягин… Сколько людей, сколько судеб, счастливых, несчастных! Их невозможно обойти…

Сначала он ошибся, вообразив, что его дорога обособлена от других. Теперь он знает, что все дороги переплетены — и на земле и в воздухе. Человек не одинокая звезда. Да и это только с земли так кажется, что звезды одиноки. Стоишь, задравши голову вверх, и думаешь: только я и вон та далёкая звезда, а между нами пустыня. Какая ошибка!..

Теперь, когда он найдёт её, они уже не вернутся обратно. Вообще нельзя возвращаться обратно. Они пойдут дальше, вперёд. Завьялов понял это не сейчас. Просто не сразу признался себе в этом. Человеку не дано всё понять сразу. Опыт других — великое дело. Но он ещё никогда и никого не научил до конца. Есть дороги, по которым ты должен пройти сам. Есть нечто, что должны увидеть только твои глаза. Их не заменят тысячи чужих. Ты знал, что всё изменилось вокруг. Ты читал об этом в газетах. Порозовевшие лица людей и метеорологические приборы показывали «тёплый ветер». И всё же ты должен почувствовать его дыхание на своём лице, своими глазами увидеть перемены. Нет, не просто чувствовать и смотреть. Ты должен стать частью того, что ты видишь и чувствуешь. Потому что все перемены — это ты, и тёплый ветер — это тоже ты, и звезда, которой ты хочешь достичь, и земля, и люди на ней, и ветры, и бури — это тоже ты. Нельзя достать звезду с неба и унести её с собой.