Сверхновая американская фантастика, 1995 № 05-06 - [15]

Момент движения — странная штука. Генри в этот момент уносился в небо, меня же кинул прямо на Скотта, и мы шлепнулись под ноги к Управляющему. Я вскочил на ноги и одним рывком поднял Скотта, готовый свернуть ему шею. Потом я сообразил, что Генри улетел без сбруи. Я поглядел вверх. Он все поднимался по расширяющейся спирали, и его силуэт был хорошо виден в свете звезд, которые сияли, точно алмазный песок на черном мраморном полу. Он сделал широкий разворот вправо и бил крыльями, чтобы набрать скорость. Затем мне показалось, что гора внезапно выросла и встала на его пути. Генри врезался прямо в нее.

Камни покатились по крутому склону, замерли. И наступила тишина.

У них была своя законность и правосудие, их общее собрание судило меня. Я был первым человеком, попавшим под их юрисдикцию. Обычно из-за нас не стоило беспокоиться, но потому, что Генри был таким знаменитым, они провозгласили меня гражданином и выдвинули против меня обвинение.

Я отправился на судебный процесс, думая, что буду защищать себя. Но через пару дней понял, что их интересовала лишь реконструкция обстоятельств преступления. Полагаю, их нельзя винить за это. Поскольку они просто не могут лгать друг другу, не было необходимости ни защищаться, ни доказывать чью-то вину. Оставалось лишь официально оформить показания. И никакого кодекса у них тоже не было. После того как они восстанавливали картину преступления, выносили такой обвинительный приговор, чтобы он соответствовал нанесенному ущербу. Никто не сомневался в его правомерности. У них даже не было письменного свода законов. Законы прививались с рождения.

Согласно обычаю, помещение мог выбирать обвиняемый, и я выбрал аудиторию в школе. У меня был защитник, а у них — обвинители, и свидетели выходили, и давали показания, и отвечали на вопросы. Они вызвали Директора, который сказал, что меня освободили от обязанностей, потому что я покинул свой пост и начал драку с подонками, из-за чего подверг опасности жизнь своего хозяина. Он и вправду сказал «хозяина». Мой адвокат попытался повернуть дело так, что я только пытался спасти Генри от отребья, но они притащили этих ублюдков, и те поклялись, что не хотели сделать Генри ничего плохого, а всего-навсего немножко посмеялись надо мной. Я ждал, что мой адвокат предпримет что-нибудь, но он молчал, и я вмешался:

— Слушайте, парни, разве вы не знали, что мы собираемся в тот книжный магазин?

— Откуда?

— От него! — сказал я, драматически показывая на Скотта, который каждый день приходил в суд.

— Причем тут он?

— Он разве не платил вам за то, чтобы вы на нас наехали?

— Не-а, — сказал этот мерзавец, — чего ради?

— Потому что вы — мусор, отребье, — сказал я. — А отребье всегда продается, если цена подходящая.

Он улыбнулся мне.

— Может и так, — сказал он. — Сколько тебе платят за то, что ты таскаешь этот ошейник?

Думаю, я просто не мог удержаться — потому и кинулся на него. Двое схватили меня, пытаясь сдержать, пока я кричал, что все это ложь, что я нашел счет в комнате Скотта и что он уплатил им за все, и что нужно вызвать Скотта и спросить об этом, что мы с Генри любили друг друга и что под конец он выпустил меня специально, потому что хотел лететь один, и что никто не может жить вечно, даже Генри, и что если они действительно хотят оказать ему честь, они не должны оскорблять память о нем, предполагая, что он позволил бы кому-то убить себя. Ух, до чего я лихо говорил, пока они держали меня, а я отбивался и дрыгал ногами, Наконец, им пришлось привязать меня к креслу, и они вызвали еще несколько свидетелей. Вышел Лестер и сказал, что я сбежал. Вышел Скотт — и все время поглядывая на веревки, которыми я был привязан, чтобы убедиться, что я не вырвусь, — показал, что я обыскал его комнату и даже уничтожил картину, которую они с Генри вместе рисовали. Он просто вышел вот так и солгал. Полагаю, это даже не имело значения. Они знали, что мы можем лгать. А поскольку у нас была такая способность, а у них — нет, они заключили, что мы все — лжецы.

Через пару дней они прекратили опрос свидетелей и устроили голосование. Каждый, кто наблюдал за процессом или читал судебные отчеты, мог участвовать в принятии решения. И они приняли участие — миллионы их, — и вынесли единогласный приговор. Я был виновен в убийстве по небрежению. Приговор гласил, что меня должны отправить на Скалу, где я останусь до конца.

Они отпустили меня на один вечер в школу, перед тем как привести приговор в исполнение. Я оставался в своей старой комнате, пока охранник дежурил за дверью, и разговаривал с несколькими посетителями. Что они могли мне сказать? Кончилось тем, что это я утешал их и вел беседу. Я не возражал — пускай, если им так будет легче. Кто-то же должен взять это на себя.

Но мне пришлось нелегко, когда под конец вечера ко мне зашел папа. Маме было слишком тяжело видеть меня, я думаю. Папа специально для нее сфотографировал меня. Мы немного поболтали о новом доме, который они строили, и о том, что мой брат хорошо успевает в морском торговом училище. Потом накатило чувство ожидания, когда понимаешь, что твой собеседник от тебя чего-то хочет, и ты чувствуешь это, но не знаешь, чего именно. Я-то хотел, чтобы он хотя бы поблагодарил меня за то, что я был хорошим сыном и старался отработать свой контракт. Однако он не сказал ничего подобного. А когда наконец решился, то сказал, что я не должен бояться, когда наступит конец.