Сверхъестественная любовь - [30]

Миг спустя меня прижимали к безупречно вылепленной груди.

Дым редел, а потом и вовсе рассеялся, и я почувствовала, как сквозь меня струится тепло — не опаляющий жар, а целительное тепло: перестали ныть ушибы и ожоги на всем теле, пострадавшее колено само собой распрямилось и больше не отзывалось пульсирующей болью, давящий гул в ушах ослаб. Уже различая собственное дыхание — хриплое и неровное, — я вдруг осознала, что смотрю в изумрудно-зеленые глаза Неизвестного.

Его черные кудри очертил серебристый свет, а над великолепными плечами вздымались перистые дуги крыльев.

Крыльев.

У него и вправду есть крылья.

Сейчас они медленно, почти невесомо колыхались, очищая коридор «Ривервью» от дыма и смрада огненной твари — чем бы там она ни была на самом деле.

На неописуемо прекрасном лице Неизвестного застыло удивление.

— Ты одолела рааха, — произнес он.

В его голосе, низком и бархатистом, больше не было того пугающего нечеловеческого рокота, который я услышала перед тем, как мы схватились с чудовищем.

Раах.

Это слово показалось мне знакомым, однако я никак не могла припомнить, что оно означает. Единственный образ, вызванный им в памяти, — огненная тварь, ворвавшаяся в «Ривервью». Я собрала всю ясность своего разума, все знания и опыт, обретенные мною в качестве врача, философа и заядлого бойца сайокан, и в итоге оказалась способна только пролепетать:

— Кого-кого я одолела?

Откуда-то издалека донеслись жуткие вопли сирен, и мне показалось, что я слышу приближающиеся голоса и топот ног. По всей видимости, сюда бежали сверху и от центрального входа больницы.

Неизвестный сдвинулся с места, крепко прижимая меня к себе — так крепко, что я различала, как бьется его сердце рядом с моим. Та загадочная сила, что почудилась мне раньше, по-прежнему исходила от него, пульсировала во всех местах, где мы соприкасались. От этого ощущения меня бросило в странный, не поддающийся описанию жар. Он вынес меня через служебный вход в проулок на задах «Ривервью», однако я не почувствовала ни холода, ни влажных касаний сыпавшегося в ночи снега. И еще я не чувствовала никакой угрозы, не испытывала ни малейшего желания вывернуться из этих сильных и таких нежных объятий. Страх, который я испытала, увидев Неизвестного, сменился лихорадочной смесью любопытства и изумления.

Неужели этот человек — если он вообще человек — обладает ключом к той двери, за которой я заперла свое прошлое?

И хочу ли я открыть эту дверь?

Ничто не меняется. Ничто. Никогда.

Потому что я не хочу этого? Потому что перемены причинят мне такую боль, что об этом и подумать страшно?

Неизвестный вглядывался в меня так пристально, что на миг мне почудилось, будто он видит, как в моих жилах все быстрее пульсирует кровь.

Он расправил крылья.

Умом я понимала, что мне надлежит испугаться, но страха не было. Ни капли. Никогда в жизни я не ощущала такого спокойствия, как сейчас. И по-прежнему не могла оторвать от него глаз.

Помедлив мгновение, я обхватила его руками за шею.

Он поднялся в воздух — не стремительно, а невесомо, почти беззвучно взмыл.

Мое сердце подпрыгнуло — так бывало, когда я каталась на русских горках или пробовала в спортзале вести спарринг с завязанными глазами. Когда я отдышалась, было уже легко, почти естественно принять то, что я лечу и что меня несут в объятиях так высоко над землей.

Мы поднимались все выше, к холодным зимним звездам, и лунный свет смешивался со слабым серебристым сиянием, очертившим Неизвестного. Все это время он неотрывно смотрел мне в глаза, словно обшаривая все потаенные утолки моей души. Странная, почти волшебная сила, которую он излучал, согревала меня так, что лицо наверняка пылало, будто маков цвет. Я жалела, что не могу заглянуть в его душу, в глубинную суть его естества, чтобы понять его и, быть может, понять себя.

Когда мы пролетели над заснеженной крышей больницы и под нами простерся во всей своей красе ночной Нью-Йорк, Неизвестный и я заговорили одновременно и задали один и тот же вопрос:

— Кто ты такая?

— Кто ты такой?

Глава 4

— Я — Дач Бреннан. Просто Дач Бреннан.

Неуклюжий ответ, зато честный. А что еще можно говорить, кроме правды, когда летишь над Нью-Йорком в объятиях крылатого мужчины, который только что помог тебе победить хищное огненное чудовище?

— Я — никто. Я — ничто. Я убила эту тварь лишь потому, что тренировалась.

Неизвестный поиграл желваками. Не могу сказать точно, но, похоже, мои слова его впечатлили.

— Упражнялась с оружием. Сайокан. — Я прильнула к нему, наслаждаясь его теплом, телом и необыкновенным запахом. — Боевое искусство. Турецкое.

Он опять поиграл желваками.

Он молчал, и это подтолкнуло меня продолжить разговор:

— Сначала меня обучал отец, потом, когда мы переехали в Нью-Йорк, он нашел мне других наставников. Я живу в Сохо.

Запинаясь, я назвала адрес, и Неизвестный слегка изменил курс.

— Теперь твоя очередь, — заявила я, видя, что он медленно снижается над знакомой местностью, и уже различая внизу свой дом.

После минутной паузы он пророкотал:

— Я шадцай.

Слово опять показалось мне знакомым, будто я должна была его знать, но, что это такое, не помнила. Я молчала, ожидая объяснений, но он так ничего и не объяснил.