Сверхчеловек. Автобиография Иисуса Христа - [13]

Их было пятеро. Главный, мужчина-римлянин в богатых доспехах и красной тунике, слез с коня, отдав поводья помощнику, подошел к нам и спросил, кто из нас Йесус. Поборов страх, я поднялся ему навстречу и как можно приятнее улыбнулся.

У него было красивое нервное лицо. Меня удивила почтительность, с которой он поприветствовал меня, это не свойственно римским военачальникам в общении с еврейскими бродягами: он сжал правую руку в кулак и приложил к груди, кивнув при этом.

Сверкали позолоченные бляхи на его ремне и нагрудные украшения, сверкала полированная бронзовая рукоять меча. Этот человек из благородного сословия источал опасность, воплощал саму природу власти, и на мгновение я подумал, что он приехал взять меня под стражу, но почему-то хочет сделать это с максимальной любезностью.

– Мое имя Маркус Секст, я командир гарнизона ауксилариев[13], – сказал он. – Я приехал к тебе из Иерусалима просить о помощи, потому что число десять счастливое для меня… Оно привело меня к тебе.

– Что случилось? – спросил я.

– Мой сын давно болен, а сейчас ему стало совсем плохо. Он умирает. Ты – моя последняя надежда. Врачи не в силах помочь – ни местные, ни египетские. Я узнал в Кане, в какую сторону ты отправился, и вот, нашел тебя…

Из дальнейшей беседы с Маркусом я выяснил, что у его семилетнего сына иногда случаются припадки – жар и видения. Я спросил, какие именно видения. Оказалось, последний раз мальчик кричал, что хочет выбраться из своей кожи, как змея, и родиться заново, что тяжелая кожа ему мешает и поэтому он не может летать… Обнадеживало, что при этом не было ни поноса, ни рвоты.

Я понял, что это не смертельный недуг и к тому же наследственный – склонность к такого рода состояниям читалась в движениях самого Маркуса, в его манере говорить и в экстатически блестевших глазах. В общем, его сын просто иногда видел все так, как есть на самом деле, ведь детям это свойственно, и к ним часто ходят гости, о которых родители могут только с ужасом подозревать.

Если время никуда не течет, а мир – это огненный шар, как сказал мне один мудрец из племени измаильского, то сын Маркуса в бреду мог быть кем угодно, даже посохом в руке пророка Моисея. Тем посохом, который превратился в змею. Да, это сложный язык, но только на нем говорит с нами Бог, если не ленится что-то сказать. И этот язык несоизмеримо выше гнетущей очевидности, которая хуже тяжелой болезни.

Да, я был не очень трезв тогда, но славная пенная сикера придала мне уверенности, и я твердо сказал Маркусу, глядя в его страдальческие глаза:

– Не волнуйся, твой сын уже здоров.

Конечно, я рисковал. Но вероятность того, что ребенок вдруг умрет, была невысока (ведь он, по словам отца, не раз переживал эти горячки), а репутацию учителя надо было поддерживать; как виноградная лоза, пересаженная в сухую землю, требует постоянного полива, так и мой образ учителя нуждался в настоящих чудесах (как выяснилось позже, мальчику действительно стало лучше и припадки прекратились).

Маркус поверил мне тогда – и мгновенно изменился. Его лицо просветлело. Откуда у него было столько веры? Ее хватило бы на всех священников Храма вместе с начальником их стражи. Это было воистину удивительно! А может быть, и совершенно обычно… Ведь вера в Бога, вера в чудо, вера в меня или другого человека, который говорит что-то хорошее, суть одна вера, та самая, которая заставляла пророков открывать рты, детей – рождаться, которая создавала царства и города…

Маркус достал из кожаной сумки, пристегнутой к его поясу, сложенный вдвое лист папируса, протянул его мне и сказал:

– Теперь это письмо не дойдет по назначению, такова моя тебе благодарность, Йесус.

Затем он поклонился мне, сел на коня и уехал в сопровождении своих легионеров. Когда всадники скрылись из виду, Матфей, хорошо знавший латынь, прочитал письмо вслух, переводя на наш язык, и я запомнил каждое слово, потому что потом перечитывал его много раз:

«Валерий Грат, префект провинции Иудея,

сенатору Публию Лентулу

Ты спросил меня о положении дел в провинции. Понимаю, что это нужно для твоего доклада Кесарю, поэтому в предыдущем письме я подробно сообщил почти обо всем, стараясь быть кратким, ибо Он не любит многословия, к коему я сам, каюсь, возымел склонность: и климат, и люди вверенной мне Иудеи столь скверны, что поневоле ищешь спасения в регулярном писании писем, заметок и воспоминаний, сидя в прохладе резиденции за высокими кипарисовыми дверьми.

Итак, в дополнение к уже известному тебе хочу сказать об опасности, которая исходит от религии евреев. Их священники каждую минуту могут превратиться в военачальников, а города – в неприступные крепости. Они фанатичны и непреклонны в желании угодить своему божеству, которое, по их мнению, учит ненавидеть Рим. Увы, это божество нельзя уничтожить хотя бы потому, что нет его статуй. Но религией пронизана вся жизнь евреев, и легче законодательно запретить горячему ветру перекатывать клубки колючек по пустыне, чем запретить этим людям приносить жертвы в своем колоссальном Храме, который все время перестраивается и становится еще больше. Здесь в каждом молельном доме плетутся заговоры, а на каждой площади неистовствует проповедник, призывая к какой-то свободе, хотя эти люди не умеют быть свободными, они сами жертвы в руках своего божества.