Свенельд, или Начало государственности - [6]

6.

                  Олег так стремительно покинул нас, что мы не смогли его догнать – все-таки не пристало нам, сломя голову, нестись прочь из дома, где нас приняли с надеждой и благославлением. Я чувствовал, что Рюрику надо было осмыслить услышанное, укрепиться в своем решении, а то, что оно   принято –  я не сомневался: отступать он не привык, да и выбора у него, по существу не было. 

      Все по-прежнему молчали и, не сговариваясь,  брели к покинутому вчера перед боем драккару мимо обгорелых построек, мимо плотников уже окорявших принесенные из леса сырые бревна, мимо перепачканных сажей детишек, самые смелые из которых подбегали к нам вплотную и некоторое время следовали за нами, восхищенно размахивая ручонками.

     Драккар никем не охранялся, но вся добыча, захваченная  у франков, несомненно, оставалась нетронутой. Теперь она могла пригодиться, и ее следовало разделить на две равные части – одна Рюрику, другая, в свою очередь, разделенная на пятерых – остальным. Таков был обычай нашего рода, но теперь, на новой земле, с новым народом, поклонявшимся иным богам и имевшим неизвестные нам традиции и законы – как мы должны были поступить с этими, варяжской кровью омытыми трофеями? 

      Рюрик впервые за сегодняшний день выразительно взглянул на меня – я изучающе скользнул по лицу Дира, вдруг вспомнив его первую откровенную реакцию на решение откликнуться на призыв русов – и предощущение разверстывающейся трещины в отношениях между нами заставило меня чуть сдвинуть брови к переносице, а образовавшаяся складка между густыми бровями насторожила конунга и многое поведала Рюрику. Позднее я старался избавиться от привычки хмуриться во время  неприятия будущих назревающих действий, и лишь Рюрик безошибочно предугадывал по моей переносице возможную развязку неминуемых событий, пытаясь их отсрочить или, наоборот, по-возможности, приблизить. Но и ему с каждым разом становилось все труднее читать книгу будущего по моему скупому на выражение чувств лицу.

          Так и не дотронувшись до трофеев, мы вернулись в поселок, где у ворот нас встретил Олег, сообщивший, что еще один человек с нетерпением ждет встречи с нами. Им оказался старый варяг, раненый стрелой Дира и взятый в плен вместе с пытавшимся его спасти русичем. Он лежал на лавке в отведенном нам жилище, и, несмотря на ранение и плен, совсем не выглядел обреченным и  расстроенным.

          – Давно не встречал настоящих воинов, тем более воинов с моей родины, – начал старик, и мы поняли, что его язык слегка заплетается от выпитого меда, –  я  думаю, вам интересно узнать кое-что о славянах, среди которых я провел столько лет, сколько  старшему из вас.

          – Мы бы хотели услышать историю и твоей жизни, – выразил Рюрик наш общий интерес.

          – О, она пока не написана до конца, но так и быть – слушайте. Я вырос там же, где и вы, и совершил не меньше походов, чем любой из вас. Мой отец вел за собой по пять, шесть ладей и одной из них обязательно предводительствовал я, младший сын главы уважаемого и могущественного клана. «Мергус, –  говорил отец, – ты последний из братьев, но, чтобы стать первым, совсем не обязательно пользоваться ядами и проклятьями, достаточно быть храбрейшим в бою и последним в очереди к Одину при раздаче зависти, алчности и уныния». Я старался выполнять наказ отца и вскоре заметил, что моих   братьев уважают и побаиваются, а меня уважают и любят. Очевидно,   существенную разницу в отношении к нам заметили многие, и однажды старший из братьев в то время, когда мы, возвращаясь из похода, ночью плыли мимо чужих берегов, вызвал меня на свою ладью, подло ударил ножом в спину и столкнул за борт.

          – Неужели никто  не пытался спасти тебя? – не удержавшись, вскричал Трувор, самый нетерпеливый и впечатлительный из нас.

          Мергус потянулся к удобной резной ручке ковша, наполовину наполненного густым сладким вином, изрядно отхлебнул и невозмутимо продолжал дальше.

          –  Меня спасли рыбаки из Ильменского племени, по счастливой случайности вышедшие рыбачить далеко в море и решившие заночевать в лодке, не возвращаясь на берег. Потом они рассказали, что этой же ночью к берегу прибило два трупа варягов –  по описанию рыбаков, я распознал в них воинов, сопровождавших меня на головную ладью и ставших невольными свидетелями братоубийства. Так или иначе, я выжил и несколько лет провел у ильменских словен, научившись плавать, как рыба и, задерживая дыхание, проводить под водой больше времени, чем любой из смертных. Рыбаки сосватали мне двух женщин, у меня родились дети, не знавшие, что такое голод – в доме никогда не переводились пища и достаток – жены мои были довольны мною, а я ими.

 – И ты не пытался вернуться на родину и отомстить?

       – Такая  мысль  не покидала меня никогда, но наши лодки  были слишком ненадежны для дальнего плавания, да и найти дорогу по морю я, наверное, не смог бы – звезды не моя стихия. Прошло четыре года, прежде чем большая ладья полян причалила к ильменским берегам и я, несмотря на причитания жен и слезы детей, уговорил русичей взять меня с собой в Киев, где по рассказам можно было встретить разных людей, в том числе и варягов.