Сватовство к Ируйн - [3]

— Ликом похож этот всадник на Владельца Рогатого Копья, и застежку такую видели мы давно на его вороте.

Вот после долгих расспросов подъезжают они ко двору Дубтаха.

Надо сказать, что был Дубтах наделен могучим даром предвидения и лишь оттого ополчился он на Айфе и ее женщин. Ведомо было ему, что не сможет он никак устоять перед ее белым телом и что если появится у неё сын от желания его, смертью будет грозить это рождение одному из двоих. А еще был Дубтах обучен всем древним повестям — и главным, и предваряющим их — и знал, что хотя первым ополчается на отца сын, верх всегда одерживает отец. Но это происходит, если отец не узнает своё семя в неведомом пришельце. Оттого и дал он Айфе приметную вещь со своей одежды по первой же её просьбе.

Сидел однажды Дубтах внутри дома на богатом ложе, и толстая доска из звонкой меди висела перед его лицом: когда ударял он в доску, означало это, что хочет он говорить со своими людьми.

Вот ударяет он и спрашивает своих слуг:

— Кто это подъезжает к моему дому на таком странном животном?

В то время гостила у него сильная ведунья и заклинательница по имени Леборхам. И ответила она, хоть не осмеливался никто ее спрашивать:

— Это юный и сильный муж. Никого не найти в целом свете прекраснее плотью, обличьем и видом, оружием и снаряжением, ростом, достоинством, отвагой и статью, чем он. Он враг всем. Он неудержимая сила. Он налетающая волна. Мерцание льда этот юноша. Ствол молодого ясеня, заостренный и обожженный на конце, но еще покрытый корой, держит он в правой руке. Его зеленый плащ с серебряной бахромой застегнут красивой бляхой. Левой рукой он держится за оголовье мягкой кожи, чтобы направлять своего зверя. Зверь же его — не подневольный скот, а могучий друг из обители, что прячется под зеленым холмом и выходит на волю лишь в ночь Самайна или когда человеку бывает в том великая нужда.

— Назови клички обоих, — приказывает Дубтах.

— Не таким голосом и не в таких словах следовало бы тебе просить меня, — отвечает ведунья. — Но так и быть, скажу. Имя юноши — Кондла Прекрасный. Имя его подруги, ибо это самка, — Ируйн Великанша. Говорят про нее, что она оборотень, однако в ином ее сила.

Тут подъехал Кондла к воротам усадьбы, как есть верхом, и постучался в них. Дубтах выглянул наружу.

— Приятна эта встреча и мило лицо должника, когда наступает время требовать уплаты долга, — сказал Кондла.

— Что я тебе должен, мальчик? — спросил Дубтах. — Ибо не знаю я тебя и никогда в жизни не встречал.

— Не ты, а я должник, — ответил ему Кондла. — Подарил ты моей матери эту серебряную бляху, что с давних пор ношу я не снимая, в день ее бесчестия. Своей жизнью я обязан тебе.

— Поистине мало желал я этого, — отвечает Дубтах.

— Тогда пойди забери бляху назад, если сможешь, — отвечает ему юноша.

Вышел Дубтах за стены дома и ограды, и был на теле его роговой панцирь, а на ногах поножи из бычьей шкуры. На голову он надел бронзовый шлем с гребнем, украшенный сорока самоцветными камнями, в левую руку взял щит с краем, что был окован сверху темным железом и остро заточен, с шишкой из красной бронзы посередине его, а в правую руку принял свое знаменитое пятиконечное копье, которым было можно пронзать сверху и снизу одинаково. Лишь с мясом можно было извлечь его из тела, в которое оно вонзилось.

На Кондле же было лишь то, в чем он прибыл: шлем и боевой пояс из семи слоев бычьей кожи, что достигал сверху подмышек, а снизу колен, и поверх него такое же боевое ожерелье, прикрывающее плечи и шею. Выделана эта кожа была так, как положено для больших лодок по имени карра или курраг; на них без страха пересекают ирландцы бескрайние морские воды. Когда сошел он на землю, один лишь легкий шест был у него в руке, и оттого воскликнул Дубтах:

— Вижу, явился ты как трус, безоружным и беззащитным.

В ответ на это в один миг пропустил Кондла ствол ясеня между пальцев ног и пальцев рук, и стал шест ровным и чистым, гладким и лощёным — столь гладким, что и муха не могла на него сесть.

— Славно вооружился ты, — засмеялся Дубтах. — Воистину не пройдут наши удары мимо цели.

— Воистину мимо цели пролетят они, — ответил на это Кондла, — если поразят кровного родича или названного им.

— Вижу, много ты в этом понимаешь, коли уж говоришь так красно. Позаботься лучше о скотине, чтобы ей не вмешиваться в наш спор.

— Слышал я тебя и сделал по твоему слову, — ответил Кондла. И в тот же миг ударил Дубтах копьем, но попало оно как раз в середину шеста и отскочило. А сам шест повернулся и острым обожженным концом звонко ударил в середину щита Дубтаха, так что он весь задрожал.

— Прекрасное начало положено! — сказал Дубтах и снова ударил. Но еще раз отбил его сын страшное копье и снова прозвонил в щит. Тогда направил Дубтах своё оружие в грудь юноши, однако отскочило оно от семи скользких бычьих кож, продубленных и пропитанных жиром, не оставив и царапины. И так длилось, пока силы обоих противников не начали иссякать.

Решил тогда Дубтах поразить сына копьем снизу, ибо знал он грозный и тайный удар ногой.

Поняла это Белая Кошка и испустила свой боевой клич, тот самый, что не мог повторить ни один человек на земле по слабости горла своего. Раздулась она, как огромный шар из чистого серебра, и на каждом волоске ее шерсти повисли крошечные капли огня, а из алого горла ее раздался ужасающий вопль. Застыли на месте все, кто слышал этот крик в доме и в поле, а рыжие молнии отлетели от кошачьей шкуры, по пути диковинно сплетаясь между собой, и накрыли Дубтаха и его оружие мерцающей сетью. Упал он на спину и говорит как будто сквозь морок: