Свадебный подарок, или На черный день - [39]

— Хорошо. — Не возразить же, что именно из-за ее страха перед холодным воздухом ребенок и простужается.

— Так что займись стиркой.

— Хорошо. — Это действительно хорошо, потому что на улице она всегда волнуется и напряженно следит, не идет ли навстречу или по другой стороне кто-нибудь из прежних знакомых. Ее могут узнать даже такую, закутанную в платок.

— И получше накрахмаль воротники и манжеты рубашек. В прошлый раз хозяин был недоволен.

— Жаль, что вы мне сразу не сказали. Я бы перестирала.

— Мыло на мостовой не валяется.

— Без мыла. Только крахмала добавила бы.

— И крахмал с неба не сыплется.

…Не в рубашках дело. И она не просто раздражена. Она сердита. Но на кого?

— Ваши боты помыть?

— Только потом не ставь близко к плите.

— Да, конечно.

Зачем хозяйка пошла за ней в кухню? Не для того же, чтобы проследить, куда она поставит сушить боты. Еще и уселась. Значит, надолго…

— Чаю вам подогреть? — Молчит. Значит, надо греть. — Говорят, что горячий чай помогает от головной боли.

— Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?

— Мне так показалось.

— Если кажется, перекрестись. Не голова у меня болит, а душа. Оттого, что люди теперь такие. Только и смотрят, как бы обмануть.

— Кто… — нет, голос не дрогнул. — Кто вас обманул?

— Какая тебе разница?

Значит, не о ней речь.

— Извините.

— Ты-то чего извиняешься? Не ты же взяла у меня деньги на мясо, а потом сказала, что немцы все забрали. Знает, стерва, что не смогу проверить, и пользуется.

— Не огорчайтесь, хозяйка. Сделаю на обед цеппелины или напеку картофельных оладий.

— А гостей в субботу тоже твоими оладьями буду угощать?

— У вас… будут гости?

— Чего так испугалась?

— Я не испугалась. К господам всегда приходят гости. Там, где я раньше служила, тоже приходили.

— Раньше. Тогда не было карточек. И этих чертовых спекулянток.

— А… ваши гости, они когда придут?

— Говорю же, в субботу.

— Да, но… к обеду или к ужину?

Хозяйка медлила, словно обдумывая, стоит ли отвечать, и буркнула свое обычное:

— Тебе какая разница?

— Никакой. Я просто так спросила.

Неправда. Не просто так. Лучше бы к обеду, тогда удалось бы, под видом гулянья с Пранукасом, уйти из дому, чтобы гости ее не видели.

— К ужину. Но рано. Чтобы мужчины успели до комендантского часа вылакать всю выпивку. А тебе что? Когда придут, тогда и будешь подавать на стол.

— Но у меня нет белого фартучка. И наколки нет.

— Знаю я твое приданое. Все вы такие. Нанимаетесь в приличный дом, а у самих — ничего.

— Я же вам рассказывала. Дом, в котором я служила, разбомбили.

— Один, что ли, твой? Ладно, дам тебе фартучек. И наколку поищу.

— Не будет ли вам удобнее, если я заранее все приготовлю, накрою на стол, а потом, когда гости придут, не буду вам мешать? Я знаю, что господа не любят, чтобы, когда они говорят о своих делах, рядом вертелся чужой человек.

— А ты и не будешь вертеться. Подашь, и сразу выходи. Сменила тарелки — и назад на кухню.

— Хорошо…

Что же придумать?

Хозяйка объясняла, какую луковую начинку приготовить для фальшивого зайца. И чем грибная подлива лучше обычной. И как в полученный по карточкам мармелад подмешать немного домашнего варенья, чтобы забить казенный запах начинки для пирога. Сетовала, что не из чего испечь «наполеон» или торт с орехами и взбитыми сливками.

Она слушала. Соглашалась. Запоминала. А все равно думала о своем — что делать? Ведь за столом может оказаться женщина, которая рожала в их клинике, и узнать ее. Или какой-нибудь чересчур бдительный мужчина обратит внимание на ее «неарийский» цвет глаз. Сослаться на зубную боль и перевязать щеку? Хозяйка не позволит в таком виде выходить к гостям. А хозяин по случаю гостей зажжет еще и верхний свет. Так что даже тени от абажура не будет…

Наконец хозяйка, выложив все про подливу, пироги и какие-то особенные пончики, которые, возможно, удастся сделать из теперешней муки, вышла. Она снова была на кухне одна. Здесь опять стало привычно тихо. Но ничего придумать не могла. Наоборот, чем напряженнее думала, тем очевиднее становилось, что не избежать ей неизбежного. За отказ хозяйка уволит.

Придется выйти. Открыть эту дверь и с подносом в руках шагнуть в ярко освещенную столовую, где вокруг стола будут сидеть неизвестно какие люди. Они повернут к ней головы. И она должна будет обойти каждого. Забрать грязный прибор. Поставить чистый. Забрать грязный. Поставить чистый. И казаться безучастной. Не была она никогда акушеркой. И Алиной Зив не была. Она — Марта Шиховска.

Внезапно все вокруг — эти стены, полки с кастрюлями, дверь — все узнали ее, обступили, приблизились. Нет, нет! Стены на месте. И полки висят. И дверь закрыта. Это у нее закружилась голова. Сейчас пройдет. Уже проходит. Хорошо, что хозяйка не видела. Никто не видел. Она Марта Шиховска. И никто не догадается, что она Алина Зив.

XIV

Моника достала из шкафа все четыре своих платья и развешала их на стульях. Какое завтра понести на фабрику и выменять на хлеб?

Хоть бы одно было лишним. Так нет же, два с длинным рукавом, два — с коротким. Юбка не в счет, старая уже. И кофты — которая с заплатой, которая из рубашки Болесловаса перешита, только и можно на работе под халатом носить. Нет у нее лишнего платья. Но подбрасывать доктору одну только шелуху она тоже больше не может. Правда, для ребенка дважды вареных картофелин добавляла. Так ведь уже сами предпоследний мешок доедают. А Болесловаса она должна досыта кормить. Как бы там Юстина вокруг него хвостом ни вертела, а кормить, видно, нечем — свои бы дети не голодали.