Свадебный бунт - [90]

Имя Гроха с проклятиями было на всех устах. В одну ночь разорил он зря и обездолил тысячи православных и иноверцев.

— Почитай вся Астрахань — погорельцы и по миру идти! Каин-человек! — говорилось повсюду с остервенением.

Восемь месяцев никого пальцем не тронул, а тут в одну ночь тысячи нищих натворил.

Немудрено, что и сам фельдмаршал полюбопытствовал, наконец, видать, поглядеть и послушать этого диковинного воеводу Носова, или Гроха, который бунтовал на такой диковинный лад. На другой же день, после обыкновенного допроса, учиненного Носову с товарищами в судной избе, где заседали полковники московские в качестве судей, Грох был потребован к самому фельдмаршалу.

Шереметев занял дом покойного Пожарского, где расположился с несколькими лицами свиты. Носова под конвоем привели в кандалах в ту самую залу, где когда-то пировали гости убитого коменданта.

Шереметев вскоре вышел к бунтовщику-воеводе, сел и, приказав конвойному офицеру с двумя солдатами выйти, подозвал колодника ближе.

Боярин долго смотрел молча в умное лицо бунтаря-воеводы. Тот выдержал взгляд упорный и пытливый, не опустил глаз и даже не сморгнул. Лицо Носова было как бы каменное, оно застыло в одном выражении равнодушия и бесстрастия.

— Ну, скажи мне… — начал было Шереметев тихим и простым голосом, как бы заводя беседу, а не чиня допроса преступника в качестве властного лица.

— Ничего я не скажу! — однозвучно отозвался Носов, прерывая первые же слова боярина.

Шереметев замолчал на мгновенье, но стал пристальнее разглядывать колодника.

— Так послушай ты меня, коли сам говорить не хочешь, — спокойно начал он. — Мне удивителен твой бунт свадебный, почитай бескровный… Ты не грабил, не убивал, не безобразничал… Выжег ты слободы все, но это иное дело. Наступай ты, а я будь осажден, и я бы выжег… Ты не головорез, не тварь подлая и мерзкая, ты от бунта не нажил ничего, а только все свое достояние потерял. Был ты богатый посадский и стал нищ, и в колодке, в цепях, и головой заплатишь… Коли ты не хотел с самого начала бунтования грабить богачей астраханских в Каменном городе, у коих ныне все целехонько, до последнего алтына денег и до самой малой рухляди в дому… Зачем же ты заводил смуту, устроял бунт?.. Ведь ты был заводчик всему… Зачем?! Вот ты мне это токмо одно скажи, и я тебя иными вопросами пытать не стану и отпущу от себя.

— Изволь. Отвечу я тебе кой-что… — выговорил Грох глухо. — Но удовольствуйся малым разъяснением и отпусти. Я будто заживо помер, и мне труд великий языком двигать. Не ради упрямства, пойми, боярин, и не ради озорства я молчать хочу. Я помер… Или все померло кругом для меня… Зачем я бунтовал?.. Меня царь заставил бунт учинить… Сашка Данилыч Меншиков заставил, да и другие такие же, как он… пролазы.

— Поясни, — удивился фельдмаршал.

— Зачем царь из темных людей, да прытких, понаделал бояр?.. Ну, вот с этого примера и меня одурь обуяла… И я захотел в бояре выйти, чуя в себе тоже разум и прыть.

— Бунтом?.. Противством царю и его властям? Да ты бы в Москву или Питербурх пришел да показал бы нам в свейской войне свою прыть…

— Я и был…

— Был?!

— Был. У Меншикова был… В ногах валялся… Просил слезно: «Возьми меня к себе. Я тебе себя докажу»… Он меня лежачего ударил ногой, выругал и прогнал… Я ушел, омертвев сердцем, и поклялся, что услышит Сашка об Якове Носове… Ну, вот теперь уж он, поди, слышал.

— Почему же? это тебя обидело?..

— Довольно, боярин, боле ни слова не отвечу.

Наступило молчание и продолжалось несколько мгновений.

Шереметев сидел задумчивый.

— Ну, ступай… — вымолвил он наконец. — Я не велю тебя допрашивать в судной избе. Зря замучают… Повезут тебя на Москву… Там тебя сам великий царь допросит. Ты ему вот то же и скажи.

— Спасибо тебе, боярин. Это слово меня оживило, — выговорил Грох и снова засверкал его тусклый за мгновенье взгляд.

На другой день утром, при первом ударе на соборной колокольне, Шереметев со свитой двинулся в собор к литургии и молебствию о здравии государя царя.

Полки собрались и торжественно выстроились на площади перед папертью собора, куда вошли лишь именитые обыватели. После молебствия при колокольном звоне и пальбе из пушек было объявлено прощение его царского величества всем повинившимся и сдавшим город без упорства и напрасной траты людей в братоубийственном бое.

Но затем фельдмаршал отдал приказ, чтобы главных зачинщиков всей смуты, вовремя не повинившихся на увещательные грамоты, самозванных властителей: посадского Носова, донского казака Зиновьева и стрельца Быкова, закованных в кандалы, заключить без суда и допроса в башню под надежным караулом. Кроме них, еще 273 человека были отобраны и посажены в яму под судной избой. Впредь до отсылки всех в Москву на суд и расправу царя, указано было колодников-бунтарей не обижать и, крепко карауля, хорошо кормить.

XLIII

Был май месяц.

От прошлого бунта уже не оставалось и следа, когда однажды в доме богатого ватажника Барчукова был праздник, было людно и шел пир горой.

Ватажник праздновал крестины новорожденного, нарекаемого Борисом, в честь его высокорожденного и именитого восприемника от купели.