Свадебный бунт - [87]

Разумеется, если бы фельдмаршал захотел, то с своим многочисленным, хорошо вооруженным и бодрым войском мог бы взять Астрахань приступом в один миг. Но он не хотел этого. Его цель была усмирить город тихо, получить добровольную сдачу и не тратить людей.

Еще в Кичибурском Яре молодой малый из простых горожан или посадских очень приглянулся фельдмаршалу. Умный и бойкий молодец, речистый, даровитый, пробеседовал вечера три с Шереметевым и, наконец, вызвался быть ему в помощь, начать орудовать, отвечая за успех. Это был, конечно, Лучка Партанов.

Фельдмаршал, заинтересовавшись молодцом, подробно выведал, что это за человек, откуда родом. Он узнал, что Лучка, не раз наказанный розгами за буйство, сидевший даже в яме с колодниками, участвовавший деятельно в бунте, был астраханский обыватель, приписной к третьему разряду. Но этот «гулящий человек» был вместе с тем настоящего ханского или княжеского рода инородец, мечтающий снова называться своим законным прирожденным именем.

Этот молодец брался отправиться в Астрахань, начать там орудовать так же ловко, как когда-то, в июле, и обделать мудреное дело, постараться, чтобы Астрахань сдалась мирно, без кровопролития. Инородец брался за это дело! А фельдмаршал, глядя на него, почему-то чуял, что молодец не врет и многое может сделать.

Теперь уже в Коровьих Луках Шереметев, узнав от выборных людей, от Дашкова и от всех пришедших с повинной, что самозванные власти решились запереться, снова вспомнил о своем посланце и, все-таки, надеялся.

Лучка был уже в городе и орудовал. И в этой самой кучке стрельцов, пришедших сюда с повинной, был один молодой малый, передавший фельдмаршалу не то грамотку, не то писулю.

Писуля была от Партанова и объясняла, что все идет на лад, что с Божьей помощью он мирно передаст город фельдмаршалу из рук в руки.

Прочитав эту писулю, писанную каким-нибудь подьячим, Шереметев не принял ее за хвастовство. Ему опять почудилось, что пролаз-молодец, у которого в глазах горит столько огня, не может лгать, что действительно из его хлопот и действий произойдет толк.

На приглашение Дашкова и архимандрита идти немедленно приступом на город фельдмаршал отвечал отказом.

— Зачем спешить! — сказал он. — Поспешим, людей насмешим. А то хуже еще, его царское величество прогневаешь.

Однако, поутру войско снова двинулось вперед, и 11-го марта утром фельдмаршал уже был, на Балдинском острове, всего в двух верстах от Астрахани. Отсюда послал он увещательное письмо к самозванным властям города, объявляя, что оно уже последнее.

Здесь фельдмаршал снова получил маленькую писулю. Ее принес крошечный человек с болезненным видом, некто Васька Костин, расстрига. Писал опять тот же Партанов. Он предуведомлял фельдмаршала, что, если тот увидит зарево и страшное пожарище, чтобы, ни мало не медля, отряжал хоть один полк занять загородный Ивановский монастырь, так как в нем находится много провианту, который может пригодиться войску и который, поневоле брошенный бунтовщиками, предполагалось сжечь.

— Молодец, ей-Богу, молодец, — подумал про себя фельдмаршал. — Ну, да и я его удивлю, когда он мне все ладком управит, — решил Шереметев мысленно.

XL

В ночь на 12-е марта полнеба зарделось пурпуром чуть громадного пожара… Далеко по всей степи и по Каспийскому морю осветило страшное зарево испуганных путников и караваны, двигавшиеся по талому весеннему снегу голой степи, и корабли, качавшиеся на волнах простора морского… Московское войско, стоявшее на привале у Балдинского острова, тоже осветилось как днем, сияя оружием и амунициею.

Воевода Носов, видно, не унывал или уж совсем голову потерял… Был его указ зажечь все слободы вокруг города, чтобы все сгорело дотла, кругом вала и стен кремля… И все запылало, сразу подожженное с концов по ветру… Горела богатая Стрелецкая слобода и ее старинный деревянный храм, горела Армянская слобода с своей новой, как с иголочки, церковью, горели инородческие слободы: Хивинская, Калмыцкая, Юртовская и другие, вместе с молельнями, мечетями и запасными сараями, где был кое-какой товар.

В разгар пожара, около полуночи, воевода поднялся на соборную колокольню, высившуюся среди кремля, зловеще сверкающего теперь как днем от окружающего его красного моря огня и полымя… Только густой и удушливый дым, сизыми столбами причудливых очертаний, клубился и несся чрез церкви и кресты кремлевские, улетая к Каспию…

Грох, освещенный пожарищем, был один на колокольне, бледный и гневный, и тоже зловеще улыбался, оглядываясь на все слободы, будто купающиеся в волнах дыма и огня.

— Будете Якова Носова помнить! — шептал он. — Восемь месяцев повластвовал… Не долгонько. А стань они все как един человек? Все! — и терские, и гребенские, и донские. Что бы тут поделал твой фельдмаршал? Вся сила ваша в том, что нелюди мы… Нет, нелюди. Твари мы подлые, слабодушные… Присягаем крепко стоять друг за друга, а чуть что… душа в пятки. Да и есть ли в них душа? Нету! А во мне она есть. Да! Есть она вот тут… во мне, — живая душа, которой вам не взять, не казнить… Голову снимете и возьмете. А душа из ваших рук уйдет к Господу… И ответ будет держать пред Ним. И не побоится сего ответа…