Свадебный бунт - [83]
Через полтора, два месяца после переворота в Астрахани полымя бунта вспыхнуло во всем крае. Поднялись и терские стрельцы, и красноярские, и черноярские[5], и гребенские казаки. Зашумели и Яик, и Дон. Черноярские стрельцы уже посадили головой волжского лихого разбойника, терские перебили всех своих начальников. Волнение разгоралось и расходилось, считая версты сотнями.
— Что Астрахань? — говорил Яков Носов. — Нешто одна Астрахань может что! Надо, чтобы весь край, а там и пол-России, а там и вся матушка святая Русь, чтобы все всполошилось и встало как един человек. Тогда уже «ему» Русской земли не полатынить и сатане не послужить!
Если весь край Астраханский взволновался и увлек своим примером казацкие пределы, где всегда все было готово подняться и бушевать, то и далее на север становилось неспокойно…
Но в других местах чередовались по обычаю смертоубийства властей, воевод и военачальников, грабежи и разгром храмов или богатых людей, пожары городов и посадов…
В одной Астрахани был диковинный бунт! Прозвали его «свадебный бунт», затем «бабий бунт», а там уж стали говорить, что это уж совсем не бунт, а просто «чудеса в решете». Да и как же не чудеса… Убили в первый день дюжину человек начальства да шесть человек караульных, разграбили с десяток домов в Белом городе да втрое того в Земляном… и все стало тихо… Да так и стоит тишина!
Сидят чинно и правдолюбиво самозванные власти. Воевода с приказными и дьяками из самодельных чинят суд и расправу по-божьему, взымают подати: таможенный, кабацкий и иные сборы, порядливо, без лихоимства и без утайки, да жалуют свое самодельное войско жалованьем, как положено. Торговля идет своим чередом и гости иноземные не боятся приходить и уходить караванами.
— Что там такое? В Астрахани-то? — Бунт иль нет? — спрашивают повсюду в соседях.
— Бунт. Вестимо. Только эдакий значит… бабий, что ль!.. Тихий! — отвечают побывавшие в городе.
— И не грабят, не смертоубийствуют?..
— Зачем? Малого ребенка никто не тронь. Строго!
— И порядок, стало, как быть следует?
— Тихо… Да и как, то ись, это тихо-то… Куда лучше, чем прежде, при московском воеводе.
— Кто же там набольший?
— Воевода… Носов, Яков Матвеевич… Душа человек. Ему хоть бы всей стороной править. Совладал бы. Дай ему ты Дон и Терек в придачу. Управит!
И говор о диковинном, тишайшем бунте и диковинном, правдолюбивом и мудром самозванце-воеводе далеко пробежал по Руси.
— Яков Носов! Кто ж не знает!
— Сказывают, этот Носов не из мужского пола. Оттого и тих.
— Женского пола?
— Нет. Зачем!..
— Как же так-то?
— А вот!.. Неведомо… Все премудрость Божья. Иль уж времена на Руси такие подходят — неподходящие! И не разгадать иного дела. Вот и царь ноне, вишь, «обменный», из немцев.
А царь при известии о бунте был в Митаве с войной шведской на плечах.
— Эх, кабы я там был!.. — вздохнул молодой царь и стал посылать гонцов за гонцами в Москву к боярам. «Полно, мол, сидеть-то». А в Москве бояре и думные люди сидели, сложа руки, и только рассуждали:
— Что поделаешь! Татарщина там. Только слава, что Россия… И бунт то потрафился какой-то свадебный!
XXXVIII
Прошло лето. Наступила осень, тоже прошла. Начиналась уже зима. В Астрахани было все по прежнему тихо. Дела государские и дела торговые шли своим порядком. Все обстояло благополучно, хотя главная власть над всем краем была по-прежнему в руках самодельного воеводы и бунтаря Носова.
В начале зимы стал ходить слух, что в Астрахань прибудет гонец от царя, с увещательными грамотами отступиться от бунта. Носов и товарищи только посмеивались и говорили:
— Ладно. Поторгуемся! Только вряд ли сойдемся!
В самый новый год действительно явился в Астрахань гонец с небольшой свитой из московских поддьяков и стрельцов. Носов и его сподвижники не мало удивились, узнав, кто был этот гонец. Немало удивилась и вся Астрахань.
Впрочем, если посадский Носов был воеводой, а бунтарь стрелец Быков главным военачальником, а донской казак Зиновьев воеводским товарищем и разные другие темные люди стали «властными» людьми, то почему же бы и этому человеку за эти смутные времена не попасть в царские гонцы тоже из простых посадских людей.
Посол, прибывший из столицы государевым уполномоченным с грамотой и поручением утишить волнение, прекратить колебание умов, водворить порядок, убедить бунтовщиков просить прощения в своих винах и всем, кто смирится, объявить милость, был посадский Кисельников. Он имел от самого царя власть казнить и миловать!
Пока Носов правил краем, Кисельников, пробыв в Астрахани только один месяц, еще осенью уехал. Он задался мыслью дойти до самого царя, самому ему лично рассказать все и принести жалобу на смертоубийство своего зятя, погибшего при защите кремля от бунтовщиков.
Царь милостиво принял астраханца; подробно расспросив все, узнал так же хорошо, как если бы сам присутствовал при июльской смуте. И вот этот же самый посадский «законник» был послан царем обратно на родину с увещательным письмом.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.