Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [89]

Все смеялись, а сам Саид Накормивший Голодных Женщин — больше всех.

Он проговорил, захлебываясь от смеха:

— Я воздал каждому по заслугам. Справедливо или нет?

Внезапно среди общего веселья он произнес:

— Друзья, есть у меня одна тайна, которую я хочу вам поведать. О ней еще ни одна душа не знает.

Не без труда овладев нашим вниманием, он начал:

— Дело было прошлой зимой в месяце имшире[56]. Стояли холода, от зари до зари бушевали пыльные бури. Вы скажете, мне это приснилось. Ни в коем случае! Я видел его, как вижу вас сейчас. Клянусь жизнью, братья! Я не спал, лампа горела. Лежу под тремя одеялами, а ветер снаружи так и воет, так и воет. Ой-ой-ой! Окна у меня были закрыты, дверь заперта. Во имя аллаха милостивого и милосердного! Спаси, боже, от проклятого шайтана! Кто-то встал у меня в головах и громко сказал: «Поднимайся»! Это был шейх Аль-Хунейн, да будет доволен им аллах. Когда я пришел в себя от испуга, я его хорошенько разглядел. Он самый, как есть, одет в плащ, на плечах — шаль, а в руках, если мне не изменяет память, кувшин. Сказал он мне, значит: «Вставай!» Я спросил: «А куда идти-то, о, шейх?» Ои ответил: «Пойдешь к старой крепости». «Это, где развалины?» — спрашиваю. Он говорит: «Нет там никаких развалин. Пойдешь к крепости, увидишь дворец». Я спрашиваю: «Какой дворец?» Отвечает: «Дворец Бендер-шаха». Я говорю: «Это кто такой Бендер-шах?» А он мне в ответ: «Один из повелителей преходящего мира. Он был в давние-давние времена. Его угодьям и владениям не было ни конца ни края. По его земле, хоть скачи на резвом коне, никогда не достигнешь пре-делов. Закрома у него ломились от фиников, хлеба и пшеницы. И были у него сын и одиннадцать рабов. Иди во дворец, что стоит над крепостью. Ты увидишь там открытую дверь. Войди в нее и продолжай идти, пока не войдешь в большой зал. Ты увидишь Бендер-шаха и его сына, которые будут тебя ждать. У них есть для тебя дар. Не приветствуй их и не разговаривай с ними. Не оборачивайся ни налево, ни направо. Входи, получай дар и беги. Смотри, если скажешь хоть слово! Не будет тебе спасения, коль потеряешь терпение. Тот дар — деньги. Твои деньги, твое богатство. Бендер-шах хотел унаследовать землю и всех, кто на ней обитает. Теперь эта земля будет принадлежать тебе и тем, кто придет после тебя. Вставай, вставай!»

И вот, добрые люди, пошел я к крепости и увидел там все, как рассказал мне наш шейх Аль-Хунейн. Дворец, клянусь аллахом, — огромный, весь освещенный, словно морской пароход. Слышно, как там поют, танцуют и смеются. Иду я, не оглядываясь ни направо, ни налево, будто меня кто-то тянет вперед и вперед. Большой зал был полон женщин. Я не оборачивался и никого не разглядывал, но запах душистых цветов и сандала меня не обманывал. Потом я увидел двух мужчин, пожилого и молодого, которые сидели, о всемогущий аллах, будто султан и его визирь. Тот, что постарше, сказал мне: «Добро пожаловать, милости просим. Приветствуем нашего сына Саида Накормившего Голодных Женщин. Ну, садись, пей, веселись». Я ему не ответил, только молча протянул руку, а сам ни жив, ни мертв от страха. Тот, что был моложе, произнес: «Скажи хоть слово в ответ на наше приветствие». Клянусь аллахом, я чуть не заговорил, но, защити господь своих рабов, вовремя язык прикусил.

Старший из мужчин хлопнул в ладоши, и в зал вошла девушка, подобная гурии[57]. Трудно описать ее красоту, добрые люди. Как спелые финики торчали ее молодые груди. Шла она нагишом, покачиваясь, прямо вся извивалась. Клянусь аллахом, мне это не показалось! Ее живот — словно у пас в Шайгийи цветущий сад, тяжелые бедра так к себе и манят. Она схватила меня за халат и сказала: «Иди же, тебе говорят». Потом легла на пол. Ну, думаю, теперь мне не будет спасения! Тут она закричала: «Несчастный, заклинаю тебя аллахом, что стоишь ты, охваченный страхом? Иди же сюда, не жмись. Если проявишь старание, сбудутся все желания».

Ах, братья! Упаси вас от таких соблазнов. Я собственными глазами увидел, где путь спасения и где путь гибели. Не помоги мне господь, я бы впал во все шестьдесят грехов. Я мысленно воззвал к спасителю о помощи против проклятого шайтана и молча воздел вверх руки, как советовал мне шейх Аль-Хунейн. Молодой мужчина встал, сердито топнул ногой и закричал на девушку. Она тотчас пошла своей дорогой. Старший засмеялся и сказал: «Не сердись, Марьюд. Это наследник, он просит по праву и справедливости. Отдай ему дар, и пусть он уходит с миром». Отрок дал мне мешочек. Я взял его и вышел, как и вошел, молча, не попрощавшись, и очутился возле мечети. Стою, дрожу от холода и плачу, как верблюдица по потерянному верблюжонку. Заря уже начала заниматься. Я, не открыв мешочек и не посмотрев, что в нем, положил его возле михраба[58]. Потом я поднялся на минарет, продолжая обливаться слезами. Сам не знаю от чего, от печали или от радости. Стал я, братья, призывать на молитву. А голос вроде бы и не мой. Такой грустный-грустный голос. Воззвал я к домам, воззвал к каналам и деревьям. Воззвал к пустыне и могилам, к живущим и отошедшим, к поверженным и отчаявшимся, к честным праведникам и пьяницам, к христианам и мусульманам. Я стою и повторяю: «Аллах велик! Аллах велик!», а сам плачу и не знаю, что оплакиваю: то, что получил, или то, что потерял.