Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [86]

Их секли, пока они не потеряли сознание и не упали, обливаясь кровью. Бендер-шах хлопнул в ладоши. Снова появились телохранители. Они подхватили бездыханные тела и вынесли их из зала. Потом он снова хлопнул, и появились слуги с кувшинами вина. Они налили Бендер-шаху, налили Марьюду. Мне, как и всем, преподнесли кубок.

Бендер-шах хлопнул в третий раз, и в зал вошли обнаженные девушки с острыми, торчащими грудями, покачивая пышными бедрами. Среди них были белые и черные, желтые и коричневые, уроженки Кавказа и Шираза, Берега Слоновой Кости и Берега Алмазов. Их застывшие, как маски, лица не выражали ни желания, ни страсти. Они танцевали и пели, били в барабаны, бубны и цимбалы. Потом Бендер-шах зевнул и потянулся, и в мгновение ока зал опустел. Остались только мы трое, сидевшие на возвышении.

Наступило долгое молчание. В моих ушах все еще невесело звучали барабаны и цимбалы. Я пожелал, чтобы Бендер-шах объяснил мне смысл происходившего, но он ничего не сказал. И я понял тогда, что голос меня позвал только для того, чтобы я был свидетелем.

7

В тот ранний час, между сном и пробуждением, когда Михаймид услышал голос Саида Совы, он подействовал на него, как магнит, притянувший к себе прах недосмотренных, заживо погребенных сновидений. Этот голос обрел неожиданную силу и мощь. Он не казался, как раньше, слабым и хриплым. Михаймид вскочил с постели, совершил омовение и вышел из дому. Тучи песка и пыли ударили ему в лицо, едва не свалив с ног. Он и сам не знал, зачем вышел: ведь он не присутствовал на совместной утренней молитве тридцать лет, а то и больше.

Он покинул дом и пошел. Его ботинки увязали в холодном сыпучем песке, студеный зимний ветер больно кусал ему ноги. Он шел к мечети, как когда-то шел туда его дед, словно призыв на молитву в то раннее утро относился только к нему, словно у него был долг, который необходимо выполнить, словно ему предстояло, наконец, свершить то, к чему он был готов, но чего избегал все эти годы.

Михаймид пришел в мечеть и увидел, что она полна народу. Он удивился и спросил Абдель-Хафиза: «Почему такая толпа? Разве в городе случилось нечто небывалое?» Абдель-Хафиз ответил: «Аллах ведет правильным путем того, кто этого хочет».

Несомненно, Абдель-Хафиз был доволен, потому что торговля благочестием стала в то утро выгодным делом. А вот и Сейф ад-Дин, постоянно колебавшийся между праведностью и грехопадением. Мохтар Вад Хасаб ар-Расул, который молился только за покойников, тоже встал с постели и пришел в мечеть в это ранее утро. Какая сила его подняла? А что привело сюда Хамада Вад Халиму, который, рассердясь на имама, говорил, что распрощался с дорогой в мечеть? Или Абдель-Маулю Мифтаха аль-Хазну, который отвечал, когда его спрашивали, почему он перестал ходить на молитву: «Молитва не убежит, а дорога в мечеть не зарастет. Я пойду в мечеть, когда пожелает аллах». Или Сулеймана по прозвищу Объевшийся Плодами Ююбы, который всегда возражал Абдель-Мауле: «Ты говоришь так, будто мечеть в Мекке за морем, а она ведь в нескольких шагах от твоего дома».

Аль-Кяшиф Вад Рахматулла явился, несмотря на ранний час, одетым с иголочки, словно был зван на пир. Ат-Турейфи, сын Бакри, новый городской заправила, пришел, возможно, чтобы попросить благословения по случаю своей победы над Махджубом. Махджуб, который до этого ни разу в жизни не переступал порога мечети, пришел, вероятно, для того, чтобы аллах помог ему достойным образом перенести поражение. В левом углу под окном сидел незнакомый человек. Михаймид не мог его как следует разглядеть. Он спросил о нем Абдель-Хафиза. Тот ответил, что тоже не знает его.

Когда Михаймид всматривался в человека, сидящего под окном, у него вдруг возникло знакомое чувство — смесь страха, ожидания и готовности. В его воображении ясно всплыли картины того дня, когда ему было сделано обрезание. Ему тогда исполнилось шесть лет. Он вспомнил суматоху и шум, лица мужчин и женщин, входивших и выходивших друг за другом, вспомнил принесенных в жертву баранов, радостные крики «И-и-и-йю-йя!». Он увидел деда, который крепко держал его и нож. Дело свершилось моментально, он не успел и опомниться. Было чувство горькой обиды, будто кто-то внезапно ударил его, а потом — жестокая боль.

Сейчас у него тоже было необычное чувство. Будто этим ранним утром появился на свет пророк, или свершилось чудо, или произошла вселенская катастрофа. Рядом с ним сидел Абдель-Хафиз. Он обратился к нему, но тот не ответил. Михаймид обернулся и увидел, что Абдель-Хафиз молится, совершая поклоны дольше, чем положено. Потом он услышал его сдавленные рыдания. Когда Михаймид опустился на колени, он увидел в бледном свете его лицо, залитое слезами.

Имам прочитал суру «Свет» звонким, пронзительным голосом, словно черпая силу в людях, которые без всякой видимой причины, сами по себе собрались в этот ранний час. Сначала Абдель-Хафиз плакал один, затем к нему присоединился Сейф ад-Дин, потом — Саид Накормивший Женщин, за ним — Махджуб. От всего этого душа Михаймида как бы раздвоилась: он не знал, сомневаться ему или верить. Совершая поясные поклоны, он ощущал, что «достиг», а когда падал ниц, обнаруживал, что его сердце пусто. Потом он разразился плачем. Но что это? Стихи Корана, которые читал имам, вдруг понеслись на воздушных волнах, развеваясь и трепеща, как флаги.