Суворовцы - [6]

— Бегом марш! — и мигом сорвался с места, словно соревнуясь в кем-то в беге.

Я бежал, но что со мной было! В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь, тело ныло от усталости. Мы долго шли по лесу, переправились вброд через две реки и наконец по скалам взобрались на вершину высокой горы.

На привале я всё-таки не удержался и спросил:

— Товарищ лейтенант, разве не лучше было бы пойти нам от заболоченного места по тропинке? Скорее бы пришли, не вымокли и не устали бы.

— Ну конечно, — ответил лейтенант.

— Так для чего же нам было лезть туда? — воскликнул кто-то из суворовцев.

— Пока я вам отвечу, вы постарайтесь вспомнить, чьи слова: «Трудно в ученье — легко в бою».

— Суворова! — одновременно ответило несколько голосов.

— Так вот вам трудность в ученье.

Смирнов сказал правду

Во время вечерней поверки лейтенант всё расхаживал перед строем. Это он делал всегда, когда бывал взволнован. Видимо, он хотел что-то сказать и ждал, когда кончится поверка.

Суворовцы смотрели на него не сводя глаз. Я же избегал его взгляда.

Когда дежурный офицер скомандовал: «Разойтись!» — лейтенант приказал нашему отделению остаться на месте и обратился к нам:

— Суворовцы, сегодня на собрании офицеров генерал мне сказал, что несколько дней назад во время строевого смотра он сделал замечание суворовцу Твалчрелидзе, с которым встретился в парке в воскресенье. Приветствуя генерала, Твалчрелидзе поднял руку по-пионерски да вдобавок повернулся через правое плечо. Кто из суворовцев назвался чужим именем и скрыл от меня это происшествие? Пусть выйдет и скажет.

Никто не выступал вперёд. Впрочем, кто же мог выйти, кроме меня! А меня будто сковала какая-то неведомая сила. Вытянувшись в струнку, я в упор смотрел в затылок Смирнову. Он стоял неспокойно, видимо в ожидании того, что вот-вот я его хлопну рукой по плечу, чтобы он посторонился и дал мне выйти из строя.

— Итак, виновник не хочет сознаться, — сказал лейтенант, ещё раз обведя глазами всё отделение, и, как мне показалось, остановил взгляд на мне.

— Один из вас, — продолжал лейтенант, — совершил недостойный суворовца поступок — скрыл свою настоящую фамилию… Нечего и говорить, что это тяжёлый проступок. Но ещё хуже то, что у виновника не хватает смелости признать свою ошибку. Это уже трусость. А суворовец не должен быть трусом. Может быть, кто-нибудь знает обманщика?

Суворовцы молчали, поглядывая друг на друга. Всем хотелось узнать, кто совершил этот поступок.

— Разрешите доложить! — сказал Смирнов, подняв руку.

— Докладывай!

— Товарищ лейтенант, в прошлое воскресенье суворовец Паичадзе и я встретили в парке начальника училища. Мы приветствовали генерала. Генерал заставил Паичадзе повторить приветствие. Паичадзе неправильно повернулся, поэтому генерал заставил его повторить поворот. Я стоял в стороне и не слышал, что говорил генерал. Паичадзе здесь — пусть он выйдет и скажет, правду я говорю или нет.

Что я мог сказать? Я стоял, опустив голову. У меня так тряслись колени, что я едва держался на ногах.

— Суворовец Паичадзе, правду говорит Смирнов или нет? — тихо спросил меня лейтенант.

Чего только не было в его голосе: и жалость, и сочувствие, и желание подбодрить меня. Так говорят только с попавшими в беду друзьями. Почему-то у меня появилась надежда на счастливый исход, хотя в словах лейтенанта не было ничего такого, что бы меня могло обнадёжить.

Подняв голову чуть выше и не отрывая глаз от земли, я глухо проговорил:

— Товарищ лейтенант, Смирнов говорит правду, генерала обманул я!

Я снова опустил голову и чувствовал, что все смотрят на меня. Мне казалось, что лейтенант очень сердит, вот-вот начнёт кричать и скажет, что я лгун, что я не достоин быть суворовцем и что из меня никогда не выйдет офицера.

Однако он этого не сделал. Помолчав, лейтенант спокойно скомандовал:

— Разойдись!

— Для чего ты наябедничал? Что ты от этого выиграл? — спросил Смирнова суворовец Петров, после того как лейтенант ушёл.

Василий всё время вертелся около меня, как бы желая мне что-то сказать.

— Ну как же! Разве не видишь, что он ходит козлом, как будто ищет, с кем бы вступить в бой, — проговорил я с принуждённой улыбкой, не глядя на Смирнова.

Петров расхохотался, но, видя, что никто, кроме него, не смеётся, сразу осекся.

— Почему ты обиделся, Тенгиз?

Я поступил правильно. Каждый суворовец обязан поступить точно так же, — сказал Смирнов.

— Берегись, слышишь ты! Уйди от меня, иначе я тебе всю рожу расквашу! — крикнул я со злостью.

— Не угрожай, пожалуйста, не испугаешь.

— Так я тебя сейчас же проучу! — бросился было я на Смирнова и даже поднял руку, чтоб ударить его по носу, но товарищи разняли нас, а один из них, обхватив меня руками, крикнул:

— Ну-ну, это вы бросьте, ребята, а то плохо кончится дело!

Злость у меня прошла.

«Может быть, Смирнов и прав», — подумал я и отошёл в сторону, ни на кого не глядя.

У родника

Меня расписали в новом номере стенгазеты. Поместили также карикатуру: я стою, вытаращив глаза, волосы торчат, как у свиньи щетина, смотрю на вытянутые вперёд руки и спрашиваю себя:

«Как бы это узнать, какая сторона левая, а какая — правая?»

Меня бросило в жар, глаза налились кровью, лицо и уши горели. Опустив голову, я медленно шёл по двору училища. Да и как я мог её поднять, когда она вся была забита тяжёлыми мыслями! Казалось, каждый шаг приносил мне всё новые и новые огорчения.