Суворов - [3]

Ещё надежда есть в полках,

Что армия уйдёт из плена

Голштинских палок и затей,

Что гатчинцев ещё удавят.

И в гарнизонах ждут вестей,

Что вновь Суворов службу правит.

Просить пардону? Не дождутся.

Зато он нынче попросил

Пустить домой. Мол, обойдутся

И без него… Дождь моросил,

С залива ветер креп под вечер,

Кругом ни плошек, ни огней.

Давно пора зажечь бы свечи,

Да при свечах ещё тошней.

5

Взяв дозволенье на дорогу,

Он утром выехал. Кругом

Бой барабанов. Трогай, трогай!

Вот дом с последним кабаком;

Мелькают фалды, шляпы, шубы…

Вот и шлагбаум промелькнул.

Присвистнув, кучер вскинул чубом

И в поле круто завернул.

Копыта месят снег и грязь;

Возок то вниз, то вверх взлетает.

Фельдмаршал, к стенке прислонясь,

Плутарха медленно листает.

2. ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

1799 год

1

В швейцарском городке Таверна

Суворов дал привал войскам.

Ночь выдалась дождливой, скверной

Туман сползал по ледникам,

Ветра с предгорий, как в мешок,

В тавернскую долину дули;

Как будто в Пскове или в Туле,

Холодный сыпался снежок.

И новобранцам было странно,

Что здесь, за тридевять земель,

В заморских иностранных странах

Бывает тульская метель,

Что здесь, у речки, мужики,

Как под Калугой, сено косят,

Что бабы в праздники здесь носят

Почти рязанские платки.

Уже не первый день в походе,

Далёко занесло солдат.

Они привыкли и к погоде,

И к виду итальянских хат.

Они привыкли каждый раз

В обед, по-здешнему, в сиесту,

Пить виноградный кислый квас,

Есть длинное, как нитки, тесто.

Но как привыкнуть им к тому,

Что, сединами убелённый,

Прямой сенатор по уму,

Сам ихний писарь батальонный

И тот не мог ответить им,

Чего они здесь не видали,

Зачем они в такие дали

Зашли с фельдмаршалом своим.

Эх! Если б им сказать, что дома

Их встретит завтра теплый кров,

Жена и дети, жар соломы,

Березовое пенье дров!

Но где там! Вместо бани парной,

Родного дома и жены, —

Со старой девою-казармой

Они навек обручены;

Вновь будет тот же плац в предместье,

Где палки дискантом поют,

Где то тебя другие бьют,

То ты других, то всех вас вместе.

Нет хуже лямки гарнизонной!

Нам легче десять ран в бою,

Ночлег бездомный, марш бессонный

И даже смерть в чужом краю.

Здесь штык ценней, чем галуны,

Здесь даже ротный бросил драться.

Как мир, так — «сукины сыны»,

А как война, так сразу — «братцы»

Здесь, если фуражир крадёт

И квартирмейстер нас не кормит, —

Суворов сук для них найдёт

И по солдатской просьбе вздёрнет.

Фельдмаршал впереди полка

Летает на коньке крылатом;

«Вперёд, орлы! Вперёд, ребята,

Не подведите старика!»

Что ж, мы его не подведём,

Всё сделаем, как он прикажет,

Да только жаль: домой придём —

Спасибо нам никто не скажет.

По дому так грызёт тоска,

Что офицеров не спросили,

От них секретом два лужка

Швейцаркам здешним накосили;

Поднялись рано, до зари;

Свистели травы луговые

Так, словно вновь мы косари,

А не солдаты фрунтовые.

2

Георгий прицепив к рубашке,

Зевнув, перекрестивши рот,

Суворов вышел нараспашку

И сел на лавке у ворот.

Штабной принёс ему газету.

Суворов, посмотрев мельком,

Свернул газету, колпаком

И голову прикрыл от света.

Как под Москвой с горы Поклонной,

Был сразу виден целый край:

Путь вниз — в оливковый, лимонный

Заросший виноградом рай,

Путь вверх — по грифельным отрогам,

По снежным голубым венцам,

По зажигавшимся, багровым,

И снова гаснувшим зубцам.

А здесь, еще как до войны,

Всё так же засевают нивы,

В фаянсовые кувшины

Поджарых коз доят лениво.

Суворов нехотя смотрел

На коз, на девочку-швейцарку…

Он за год сильно постарел.

Ему то холодно, то жарко,

Всё чаще тянет на сенник,

Всё реже посреди беседы

В нём оживает озорник,

Седой буян и непоседа.

А кажется, ещё недавно,

Когда он Вену посетил,

Там над приезжим лордом славно

Он по старинке подшутил:

Четыре дня подряд являлся

К обеду в спущенном чулке,

И англичанин удивлялся

Такой причуде в старике.

Ну, что же, пусть предаст огласке,

Чтоб знал британский кабинет,

Что у фельдмаршала подвязки,

Бишь, ордена Подвязки нет…

Теперь не то: он сам теперь

Стал подозрительней и суше —

Нет-нет и вдруг отворит дверь,

Грозясь обрезать чьи-то уши.

Австрийский генерал-бездельник

Опять недодал лошадей,

А из России ни вестей,

Ни пушек, ни полков, ни денег.

Ну что же, ладно! Только жаль,

Никак солдатам не втолкуешь,

Зачем зашел в такую даль,

За что с французами воюешь.

Бывало скажешь им: за степи,

За Черноморье, за Азов!

Вослед полкам тянулись цепи

Переселенческих возов…

А тут — как об стену горохом,

Тут говоришь, не говоришь —

Рязанцы понимают плохо,

На кой им шут сдался Париж.

«Эй, Прошка!» — «Что?» —

«Послушай, Прошка,

Ведь всё-таки фельдмаршал я.

А ты мне, старый чорт, белья

Не хочешь постирать ни крошки.

Вот царь велит мне взять Париж,

Одержим мы с тобой победу,

А ты напьёшься, задуришь, —

Так без рубашки я и въеду?».—

«Я б рад стирать, да нелегко,

Погода всё стоит сырая.

А до Парижа далеко —

Весь гардероб перестираю.

Да вы бы лучше, чем сердиться,

Сапожки б взяли да палаш,

Да сверху б натянули плащ —

Недолго ведь и простудиться».

Снег перестал. Шел ветер с моря,

Дрожали первые лучи,

Надувши щеки, трубачи

По всем полкам играли зорю.

И конский храп и трубный плач

Летел по сонным переулкам

И, отскочив от стен, как мяч,

Об землю ударялся гулко.

На горном голубом ветру,

Как пробки, хлопали знамёна,

За пять минут, как на смотру,

Выстраивались батальоны.