Суворов - [2]

Что б ни привёз курьер в пакете,

За быстроту — благодарю».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В субботу, взяв с собой рескрипт,

Суворов выехал в столицу.

И вот полозьев мёрзлый скрип —

И по бокам пошли стелиться

Поля… поля. Через поля

Весь день трусить своей дорогой

И к ночи, печку запаля,

Заснуть в избе. А утром: трогай!

Да не спеша. Чай, позван он

Не для войны, не для похода…

А коли так, то есть резон

Сослаться на болезнь, на годы,

На что угодно. Подождут.

На что ты им? У них в наградах

Не тот, кто штурмом брал редут,

А тот, кто мёрз на вахтпарадах.

Уж не затем ли нам спешить,

Чтоб в первый день, боясь доноса,

Мундирчик с фалдочками сшить

И прицепить, к сединам косу?

Слуга покорный! Он глядит

В заиндевевшее окошко.

В кибитке рядом с ним сидит

Его денщик и нянька — Прошка.

«Эй, Прошка! Прошка!» — Прошка

Он пахнет водкой и капустой.

Опять напился! Стук копыт, —

То столб, то крест, то снова пусто,

Копыта месят снег и грязь,

Возок то вниз, то вверх взлетает.

Фельдмаршал, к стенке прислонясь,

Плутарха медленно листает.

3

Он под военною трубой

Был вскормлен, вспоен и воспитан.

И добрый барабанный бой

Не раз в бою им был испытан.

На неприступный Измаил

Ведя полки под вражьи клики,

Он барабанный бой ценил

Превыше всяческой музыки.

Но то, что нынче над Невой,

На барабан не походило,

И день и ночь по мостовой,

Как будто градом колотило,

Сквозь снег, сквозь волн балтийских плеск

Однообразно, как машина,

Воловьих шкур унылый треск

И прусских дудок писк мышиный.

Фельдмаршал ждал в приёмном зале

И слушал барабанный стук.

«И так всю жизнь?» — Ему сказали,

Что так всю жизнь. Что от потуг

На барабанах рвутся шкуры.

В них снова лупят, починя.

На потолках дрожат амуры,—

Один упал третьего дня.

Сильнее прежнего курнос,

Царь в зал вбежал, заткнув за лацкан

Ещё не читанный донос.

Фельдмаршал был весьма обласкан.

Еще с порога спрошен: «Где же

Наш русский Цезарь?» Обольщён.

И надо ж быть таким невежей

И грубым чудаком, как он,

Чтобы, зевнув на комплименты,

Перевести тотчас же речь

На контрэскарпы, ложементы,

Засеки, флеши и картечь;

Ворчать, что зря взамен атак

На смотры егерей гоняют,

И долго шмыгать носом так,

Как будто во дворце воняет.

Здесь всё по-прусски, не по нём.

Царь вышел вместе с ним на площадь

Там рядом с Павловым конём

Ему была готова лошадь.

И, вылетев во весь карьер,

Поехали вдоль фронта рядом —

Курносый прусский офицер

С холодным оловянным взглядом

И с ним, бок-о-бок, старичок,

Седой, нахохленный, сердитый,

Одетый в лёгкий сюртучок

И в старый плащ, в боях пробитый.

Нет, он не может отрицать —

Войска отличный вид имели.

Могли оружием бряцать

И ноги поднимать умели.

Не просто поднимать, а так,

Что сбоку видишь ты — ей-богу! —

Один шнурок, один башмак,

Одну протянутую ногу.

А косы, косы, а мундир,

Крючки, шнурки, подтяжки, пряжки,

А брюки, пригнанные к ляжкам

Так, что нельзя попасть в сортир.

Но это ничего. Солдат

Обязан претерпеть лишенья.

Мундирчик тоже тесноват —

Неловко в нём ходить в сраженья.

Зато красив! Вселяет страх!

Тотчас запросят турки миру,

Завидев полк в таких мундирах,

В таких штанах и галунах.

Но дальше было не до шуток.

Полк за полком и снова полк —

И все, как дерево, и жуток

Вид плоских шляп, кургузых пол.

Нелепых кос. Да где ж Россия?

Где настоящие полки,

Подчас раздетые, босые,

Полмира бравшие в штыки?

Фанагорийцы, гренадеры,

Суворовцы? Да вот они —

Им дали прусские манеры

И непотребные штаны;

Им гатчинцы даны в капралы,

Их отучили воевать,

Им старого их генерала

Приказано не узнавать.

Но сквозь их косы, букли, пудру

Он сам их узнаёт. И — врешь! —

Ещё придёт такое утро,

Когда он станет вновь хорош.

И, наплевав на все доносы,

В походе в первый день войны

Рассыплет пудру, срежет косы

И перешить велит штаны.

Он рысью тронул вдоль квадрата

Молчавших войск. Но за спиной

Уже кричал ему штабной:

«Велит вернуться император!» —

«Скажи царю, что я не волен

Исполнить то, что он велит.

Скажи царю: Суворов болен,

Мол, брюхо у него болит…»

4

На целый город разговору —

Кого фельдмаршал посетил,

Что нынче говорил Суворов,

Над чем он давеча шутил.

О шпагах вышло повеленье —

Носить их, как у пруссаков,

Ремень по самые колени,

Эфес почти у башмаков;

Она по пяткам била вечно

И с громом путалась у ног.

Такого случая, конечно,

Фельдмаршал упустить не мог.

Намедни, отворив карету,

Он вдруг застрял на полпути,

Представясь, будто шпага эта

В карету не даёт взойти.

Уж он со шпагой так и этак

Карету обходил кругом,

И в дверцу лез, и напоследок,

Махнув рукой, пошёл пешком.

Да где ж он сам? В дому Хвостова

Живёт, молвою окружён;

Держась обычая простого,

С утра больную ногу он

Оденет в туфель крымский красный,

А на здоровую — сапог,

Камзол натянет канифасный,

Чтоб не простыл пробитый бок.

Напьётся вместе с Прошкой чаю,

Газету спросит. У окна,

Своим бездействием скучая,

Сидит почти что дотемна.

Весь день, сведённые в квадраты,

По улице идут солдаты.

У них то нос, то рот, то лоб

От частого битья опухли.

Их лакированные туфли

По русской грязи шлёп да шлёп,

Да что греха таить! Как прежде,

Он жаждет славы, звёзд, крестов

И геральдических листов,

И громких титлов. Он в надежде

Еще служить. И в час, когда

В дому клевретов не бывает,

Достав мундир, он иногда

Его по форме одевает.

Пока Суворов жив, пока

Не гнёт он старые колена,