Суворов и Кутузов - [41]

Солдаты оживились:

– Вишь, сполохали человека.

– Бежит ровно егарь…

– А не худо бы, братцы, баранинки сейчас…

– Будешь ты и сухарем сыт!

Наконец этот мучительный длинный день прошел-таки. К вечеру корпус Каменского подошел к деревне Юшенли и остановился на ночевку.

Войска стали лагерем в степи, по обеим сторонам деревни. Тотчас же и тут и там запылали веселые огни костров. В каждом капральстве артельные старосты варили кашу. Но немного солдат смогло дождаться ужина: большинство из них, утомившись переходом, быстро задремало у костров. Солдаты жались поближе к огоньку, – днем им было жарко в тесных мундирах, а ночью холодно: ночи стояли студеные.

Другие, более предусмотрительные, продолжали тесниться у деревенского колодца, запасаясь водой к завтрашнему дню.

В деревне Юшенли, в пяти-шести убогих валашских землянках, совершенно утонувших в высоком бурьяне, расположился штаб генерал-поручика, а сам Каменский занял единственную в Юшенлях мазанку зажиточного валаха.

Хозяин, малоразговорчивый валах, не торопясь ушел из мазанки ночевать в камышовый хлев для скота. За его спиною, прикрывая, как турчанка, лицо, прошмыгнула стройная молодая жена.

Михаил Федотович вошел в мазанку, швырнул на лавку треуголку и трость и заходил из угла в угол.

Весь вечер он был зол и раздражителен.

Его злил тусклый свиной пузырь в мазанке, заменявший стекло. Каменский велел было выставить пузырь, но в мазанку тотчас налетела туча комаров. Пришлось завешивать окно.

Злил повар, который, как казалось Каменскому, не скоро готовил ужин.

И наконец, когда Михаил Федотович, поужинав и повязав на ночь голову платком, отчего стал похожим на деревенскую девку-вековуху, лег среди мазанки на пуховик и хотел заснуть, его раздражало непрерывное мычание коровы за стеной. Видимо, от коровы только что отняли теленка, и она не переставала жалобно мычать.

Генерал-поручик Каменский не выдержал.

– Егор! – крикнул он сдавленным от злобы голосом.

Денщик, не раз битый за день, боязливо жался у порога:

– Чего изволите, ваше превосходительство?

– Ступай, прирежь эту чертову корову! Пусть не мычит. Не дает спать! – приказал генерал-поручик, сердито ворочаясь на пуховике.

Денщик охотно побежал исполнять приказание. Сперва за стеной послышалась какая-то возня, потом все стихло. Надоедливое мычание прекратилось, и Каменский кое-как уснул.

II

Бить стремительно вперед, маршируя без ночлегов.

Суворов

Шеститысячный корпус Суворова шел малопроезженными, худыми дорогами, а иногда и вовсе без дорог, по степи, «вороньей тропой», как шутили солдаты.

Когда граф Румянцев отправлял обоих генерал-поручиков за Дунай, он, не желая обидеть Александра Васильевича, не подчинил его Каменскому, хотя это и нужно было бы сделать. Румянцев сказал лишь, что в случае разногласия решающее слово принадлежит Каменскому, как старшему по производству. И прибавил, что надеется на согласованность действий обоих начальников.

Но какая согласованность могла быть у Суворова с Каменским?

Каменский во всем подражал Фридриху II, а Суворов не признавал ни прусского отношения к солдату, ни прусской палочной учебы, ни прусской линейной тактики. Каменский делал переходы днем, Суворов – ночью. Каменский слепо верил лишь в одно линейное построение, а Суворов предпочитал колонны и батальонные каре. Каменский по прусскому образцу готовился обороняться, маневрировать, отходить, Суворов держался своего всегдашнего правила: идти вперед прямо на врага.

Уезжая из Браилова, из ставки Румянцева, к себе в корпус, Суворов тогда же задумался: как быть?

Не подчиняться старшему Суворов – дисциплинированный, военный человек – не мог. Но, с другой стороны, ясно видел: прусская тактика не принесет славы русскому оружию. Он был убежден, что нельзя на всех театрах войны применять одни и те же способы ведения боя. Суворов считал, что при линейной тактике разбить турок в короткий срок будет трудно. И что Каменский, скованный прусской выучкой, не способен проявить инициативу.

Сказать об этом главнокомандующему Суворов не хотел: хотя Румянцев ценил талантливость генерал-поручика Суворова, но все-таки еще не настолько, чтобы предпочесть суворовскую тактику.

Суворов долго думал, как поступить. Он верил, что и в этот раз победит турок, если только Каменский не свяжет его по рукам.

Он решился на крайнее средство: для блага отечества, для пользы дела Суворов поставил на карту свое имя. Пусть потом главнокомандующий как угодно наказывает его, но Суворов сделает по-своему, сделает так, чтобы русские разбили врага.

Суворов решил до последнего момента идти отдельно от Каменского, а потом, подходя к Шумле, выдвинуться вперед и принять на себя главный удар турок. Он рассчитывал на то, что успеет завязать бой по-своему, и Каменскому не останется ничего другого, как помогать младшему товарищу.

Суворов так и сделал.

Он должен был выступить 28 мая, но тронулся с места только 30-го. О своей двухдневной задержке Суворов донес Румянцеву. Он написал, что задержался, поджидая прибытия Апшеронского пехотного полка. И в частном письме к Румянцеву язвительно прибавил, что надеется вовремя поспеть к Шумле, потому что генерал-поручик Каменский, по причине грыжи, не сможет двигаться быстро.