Сувенир - [2]

И тогда Джо Бэйн, который всегда примечал подобные мелочи, обнаружил, что его собеседник разительно изменился. Начав рассказывать историю часов, молодой фермер снова обрел ту упрямую уверенность в себе, которая покинула было его, когда он отправился в город для совершения сделки.

— Во время войны, — начал фермер, — я был военнопленным. Гнили мы с моим приятелем Ворчуном в лагере, в каких-то немецких горах — кто-то нам сказал, что они зовутся Судеты. И вот как-то утром Ворчун разбудил меня и сказал, что все кончено — ворота нараспашку и вся охрана разбежалась.

Вначале Джо Бэйн слушал его с плохо скрываемым нетерпением... но история оказалась хороша, и Бэйн, ни разу в жизни не переживший ничего, похожего на настоящее приключение, с тайной завистью представил себе двоих пленных солдат. Вот они выходят из ворот ненавистного лагеря, вот шагают по проселочной дороге, и над ними занимается ясное майское утро сорок пятого года — утро того дня, когда в Европе завершилась Вторая мировая война.

Молодой фермер, которого звали Эдди, и его закадычный приятель Ворчун вышли на свободу грязными, иссохшими от голода оборванцами, но зла за это ни на кого не держали. На войну они отправились не из ненависти, а ради славы. Теперь война окончилась, и оба солдата мечтали только об одном — поскорее вернуться домой. Были они погодки, но внешне похожи, как две горошины из одного стручка.

Вначале они хотели только оглядеться по сторонам, а потом вернуться в лагерь и вместе с товарищами по несчастью дождаться, когда их освободят, так сказать, официально. Этот скромный замысел развеялся как дым, когда двое пленных канадцев пригласили приятелей отметить победу союзников бутылкой коньяка, которую они нашли в разбитом немецком грузовике.

Хмельной огонь победоносно плескался в пустых желудках, головы кружились от бескорыстной любви ко всему человечеству разом — и в таком вот виде Эдди и Ворчун непонятно как очутились в самой гуще потока немцев-беженцев, которые заполонили горное шоссе. Немцы удирали от русских танков, чей монотонный победный рокот уже слышался в долине. Танки спешили занять этот последний, беззащитный клочок немецкой земли.

— От кого мы драпаем-то? — спросил Ворчун. — Война ведь окончилась.

— Все драпают, — философски отозвался Эдди, — так что, думаю, и нам не помешает.

— Я ведь даже не знаю, где это мы, — пожаловался Ворчун.

— Канадцы говорили — в Судетах.

— Чего?

— Так зовется этот край, — пояснил Эдди. — Славные парни эти канадцы.

— Что верно, то верно! — воскликнул Ворчун. — Эх, приятель! Нынче я обожаю весь свет. Эге-гей! Мне б сейчас бутылочку того коньяку, да чтобы с соской, да завалиться с этой прелестью в постельку на неделю!..

Эдди тронул за локоть долговязого немца с коротко остриженными черными волосами, в штатском костюме явно с чужого плеча.

— Сэр, куда мы все удираем? Война-то вроде окончилась.

Немец злобно глянул на него, что-то проворчал себе под нос и грубо оттолкнул его руку.

— Он по-нашему не понимает, — заметил Эдди.

— Так поговори ты с ними по-ихнему, бога ради! — хмыкнул Ворчун. — Валяй, приятель, не стесняйся! Пошпрехай-ка вон с тем парнем.

Они как раз проходили мимо черного приземистого автомобиля с открытым верхом, намертво застрявшего на обочине шоссе. Молодой атлет с тяжелой квадратной челюстью безуспешно рылся в заглохшем моторе. На переднем кожаном сиденье восседал немец постарше. Лицо его, серое от дорожной пыли, поросшее трехдневной щетиной, почти целиком укрывала тень от низко надвинутой шляпы.

Эдди и Ворчун остановились.

— Ладно, будь по-твоему, — сказал Эдди. — Вот, слушай. Wie geht's?[1] — обратился он к белобрысому атлету, одним махом исчерпав свой запас немецких слов.

— Gut, gut[2], — буркнул молодой немец и, лишь сообразив, как нелепо прозвучал этот машинальный ответ, с ядовитой горечью прибавил: — Ja! Geht's gut!

— Говорит — все нормально, — перевел Эдди.

— Здорово ты лопочешь по-ихнему! — восхитился Ворчун.

— Много ездил по свету, вот и насобачился, — скромно пояснил Эдди.

Тут пожилой немец ожил и прикрикнул на возившегося с мотором спутника — визгливо и устрашающе.

Белобрысый, похоже, и вправду устрашился. И с удвоенной энергией принялся копаться в моторе.

Глаза старика, еще недавно безжизненные и тусклые, теперь горели молодым огнем. Кое-кто из проходивших мимо беженцев замедлил шаг и уставился на него.

Старик переводил злобный взгляд с одного лица на другое и уже набрал в грудь воздуху, чтобы закричать на беженцев... но тут же передумал, тяжко вздохнул и сник. И закрыл лицо руками, разом потеряв всю свою воинственность.

— Чего он сказал-то? — осведомился Ворчун.

— Этого говора я не знаю, — честно ответил Эдди.

— Что, необразованный старичок попался? — хмыкнул Ворчун. — Что до меня, так я с места не сдвинусь, покуда кто-нибудь не разъяснит нам, что происходит. Парень, мы же американцы! Наши победили, верно ведь? Что же мы толчемся здесь, в компании фрицев?

— Американцы... — проговорил вдруг белобрысый, как ни странно, на приличном английском. — Теперь вам придется драться с ними.

— Ну, наконец-то хоть один лопочет по-английски! — восхитился Ворчун.