Суровый берег - [4]
— Мама, скорей. Скорее же, мама… — торопила она старуху, и голос у нее был испуганный, детский.
Комаров порывисто взял из рук маленькой женщины подушку с ребенком, сунул ей в руки свой большой электрический фонарь, ногой отодвинул застрявший на повороте стул.
— Светите, — сказал он. — Я донесу.
Они спустились, наконец, в бомбоубежище — обыкновенный подвал, в котором до войны жил дворник. Здесь сохранились плита с лежанкой, остов большущей деревянной кровати. На ней сидели несколько старух и о чем-то спорили. По углам и на лежанке расположились еще человек пятнадцать. Какой-то старик сидел в шезлонге — как видно, место освоил давно — и читал рукопись. В подвале горела только одна лампочка, было темновато, и старик приспособил к своему креслу керосиновую коптилку на длинном железном пруте.
Комаров оглянулся, стараясь найти знакомых, чтобы спросить о письмах, но из прежних жильцов дома никого не заметил. Большинство эвакуировалось, многие ушли на фронт, многие — на предприятия. Только тут, в подвале, он узнал женщину, которой помог нести ребенка, вспомнил и старуху. Они жили лет пять назад недалеко от его квартиры, и маленькая женщина тогда была просто светлокосой студенткой, бегавшей по лестнице в коротком платье. Теперь она казалась постаревшей лет на двадцать.
Женщина его тоже узнала. На мгновенье она почему-то смутилась, торопливо поправила волосы, а потом вдруг улыбнулась и быстро взяла ребенка.
— Спасибо, — сказала она. — Я уже привыкла.
Комаров видел, как она с трудом подняла подушку, положила на какие-то доски и медленно опустилась рядом. Мальчику было около трех лет, — даже похудевший и легкий, он отнимал у нее все силы.
— Тоня, — позвала ее из другого угла старуха, пристроившая, наконец, свои стулья, — иди сюда. Я нашла здесь место. Скорее.
Но молодая женщина поморщилась и осталась у входа. Видимо, старуха ее утомляла.
Как только в бомбоубежище немного успокоились, Комаров обернулся к Тоне. Он хотел ее спросить, не слышала ли она о каком-нибудь для него письме, но Тоня вдруг неожиданно сказала:
— А вы знаете, сестра ваша перебралась на другую квартиру. Она…
Глухой тяжелый удар качнул дом. Подвал словно перекосило, брызнула со стен и потолка штукатурка, метнулась и замигала электрическая лампочка. Люди закричали, задвигались, разбилась коптилка старика. Две женщины побежали к выходу, одна из них упала, уронила ребенка и судорожно тянулась его поднять. От второго удара погас свет.
— Тише! Успокойтесь!.. — закричал Комаров, светя своим фонариком. — Тише!..
Но он не в состоянии был удержать обеспамятовавших от страха людей и только постарался загородить собою спавшего на досках мальчика.
Потом вдруг лампочка опять зажглась. Наступило молчание, бежавшие остановились. Новых ударов не последовало.
— В наш дом, — сказал кто-то шопотом.
— Танечка моя… Танечка! — закричала вдруг женщина из угла. — Доченька!..
Она бросилась к выходу, но в этот момент на пороге появился мужчина в каске и с красной нарукавной повязкой.
— Бомбы упали на улице, — сказал он громко. — Дом не пострадал. Давай понемножку наверх, по черной лестнице. Отбой тревоги.
Увидев женщину, выбежавшую из угла, он тихонько отстранил ее, обнял за плечи.
— Ничего, мамаша, ничего… Дочка в штабе. Ничего…
Но Комаров заметил, что дежурный старается смотреть в сторону.
Комаров помог отнести наверх ребенка, завесил ковром разбитое окно в комнате Антонины, сгреб со стола и стульев осколки стекол и заторопился в Смольный. Было уже половина двенадцатого.
Разбуженный суматохой мальчик снова уснул, Тоня сидела возле него не раздеваясь. При свете затененной лампы, в черном меховом пальто, она показалась Комарову совсем отощавшей и слабой.
— Всю ночь… Так всю ночь… — сказала она тихо.
Комаров расстегнул полевую сумку, достал оттуда изломанную плитку шоколада, завернутую в потертую от времени газету, — свой «аварийный запас» — и, положив ее на стол, быстро вышел.
Спустившись по главной лестнице, он увидел, что парадная дверь наполовину открыта, и когда посветил фонарем, то невольно отшатнулся. В узком тамбуре, на полу, лежал труп девочки, той, что дежурила у подъезда. Она лежала возле стены в луже крови, как-то боком, подогнув тонкие ноги. Девочку еще не успели убрать, только кто-то, очевидно, дежурный, прикрыл ее пальто.
Когда Комаров явился в Смольный, генерал уже был на заседании Военного Совета. Дежурный адъютант, усталый и чем-то расстроенный, предложил присесть и по возможности не курить — ночью из-за маскировки окон трудно проветривать комнату.
В приемной находилось еще трое военных. Один из них, высокий, худощавый, с седой головой и небольшими усами, сидел у стены и неотрывно глядел на прибитый над дверью лозунг. Двое других тихо разговаривали. Неяркий свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на бюро адъютанта, оставлял в полумраке всю комнату, создавал обстановку спокойствия и неторопливости. Словно враг находился отсюда за сотни километров, не было ни ежечасных бомбардировок, ни разрушений, и не было блокады…
Невольно Комаров вспомнил ночные улицы, по которым только что проходил, темные фигуры под воротами и у подъездов, тревогу, бомбоубежище, смерть девочки, последние усилия на озере и подумал, что сила, объединяющая их, идет отсюда, из Смольного, из этих вот комнат с приглушенные светом, где бодрствуют и днем и ночью.
