Суровые времена. Тьма - [36]

— Говори, милок, говори. Очень уж знать интересно.

Одноглазый старался вести дело только меж собой и клиентом. Он дал душиле короткую передышку. Остальные равнодушно наблюдали за пленным. То был чернорумельщик. Обычно у душил это означает, что на его совести — более трех десятков безжалостных и беспощадных убийств. Либо он получил этот чин более прямым путем — задушил другого чернорумельщика.

Кина олицетворяет собой верховного Обманника. Предать при случае своего — для нее высшее наслаждение.

Но Одноглазый не сообразил напомнить нашему Обманнику об этом аргументе.

Тот снова закричал, пытаясь выдавить что-то сквозь крик.

— Все равно ведь заговоришь, — сказал Одноглазый.

— Я не могу сказать. Я не знаю, где они.

Я лично ему поверил. Если Нарайян Сингх будет посвящать всех и каждого в свои намерения, то не проживет так долго в мире, где все охотятся за ним.

— Жаль, жаль. Тогда просто расскажи, что понадобилось Обманникам в Таглиосе — через столько-то времени.

Интересно, отчего он постоянно возвращается к этому? Душилы уже сколько лет не смели промышлять в этом городе…

Значит, Одноглазому и Старику что-то известно. Только — откуда?

Пленник снова зашелся в крике.

— Те, которых удается изловить, всегда — полные невежды, — заметила Радиша.

— Неважно, — отвечал Костоправ. — Я точно знаю, где Сингх. Вернее, где он будет, когда устанет бежать. Пока он не осознает этого, я уверен, что он всегда окажется именно там, где я пожелаю.

У дядюшки Доя дрогнула бровь. Наверное, для него это высшая степень волнения.

Радиша, нахмурившись, одарила Костоправа злобным взглядом. Ей нравится верить, что во всем дворце лишь ее мозг на что-нибудь годен. А мы, Черный Отряд, просто-напросто наемные мускулы. Казалось, я явственно слышу скрипы и стоны мыслей в ее голове. Откуда бы ему, Костоправу, знать такие вещи?

— И где же он?

— Сейчас он сбивается с ног, дабы поскорее соединиться с Могабой. Поскольку остановить его мы не можем — ибо любые вести, посланные ему вдогонку, сильно запоздают, — о нем стоит забыть.

Я было решил невзначай напомнить о воронах. Костоправ ведь с ними разговаривает, а летают они еще быстрее, чем Обманники бегают, но вовремя вспомнил, что от меня размышлений не требуется и привели меня сюда не для разговоров.

— Забыть?

Пожалуй, Радиша была изумлена.

— Лишь на краткое время. Пока не выясним, что его ребята собираются здесь делать.

Одноглазый вновь взялся за работу. Я искоса глянул на дядю Доя, остававшегося в стороне от событий куда дольше, чем можно было ожидать.

Заметив мой взгляд, он спросил на нюень бао:

— Могу ли я допросить этого человека?

— Зачем?

— Дабы испытать его веру.

— Ты ведь не настолько хорошо говоришь по-таглиосски.

А посему — что проку?

— Значит, ты будешь переводить.

Просто ради смеху, а может, для того, чтобы слегка уязвить дядюшку, Костоправ сказал:

— Я не возражаю, Мурген. Вреда от этого не будет.

Замечание его ясно демонстрировало близкое знакомство с говором нюень бао. Для дядюшки Доя оно было исполнено определенного смысла, особенно вкупе с недавним наблюдением насчет происхождения Бледного Жезла.

Что за черт? Я был совершенно сбит с толку и уже сам начал становиться законченным параноиком. Может, из последнего припадка я вернулся не в тот мир?

На том самом, памятном мне, превосходном таглиосском дядюшка Дой принялся обстреливать Обманника чередою кратких, дружелюбных вопросов — из тех, на какие большинство людей отвечает, не задумываясь. Мы успели узнать, что человек этот имел семью, однако жена его умерла при родах. Затем он понял, что им манипулируют, и принялся внимательнее следить за языком.

Дядюшка продолжал болтать, притопывая ногами, словно развеселившийся тролль, и вытянул из пленника множество сведений о его прошлом, однако ни разу не затронул темы возобновления интереса Душил к Таглиосу. Костоправ, как я заметил, следил за дядюшкой Доем куда внимательнее, чем за пленным. Ну да, капитан наш живет в самом центре тайфуна паранойи.

Склонившись ко мне, он полночным шепотом сказал:

— Когда другие уйдут, останься.

Объяснять, для чего, не стал. Отошел сказать что-то Одноглазому — на языке, даже мне непонятном.

Он знает, самое меньшее, два десятка языков. Оно и понятно — сколько времени провел в Отряде… Одноглазый, вероятно, знает еще больше, однако в собеседники ему не годится никто, кроме Гоблина. Кивнув, Одноглазый вновь взялся за дело.

Вскоре наш ведун снова прервался, принявшись выпроваживать Радишу с дядей Доем за дверь. Проделал он это столь необычными для него мягкими и вежливыми способами, что они ни словом не возразили. Дядюшка Дой был не более чем гость, а Радишу повсюду ждали неотложные дела, и посему Одноглазый легко внушил им, что мысль об уходе — их собственная. Во всяком случае, он своего добился.

Облегчило ему задачу и то, что Костоправ тоже якобы собрался уходить, однако не прошло и пяти минут, как капитан вернулся.

— Пожалуй, — сказал я ему, — я уже все повидал. Чудес на свете не осталось. Стало быть, пора мне уходить в отставку и, как задумал, завести ферму. Репу сажать.

И это было жестом лишь наполовину. Стоит Отряду осесть на одном месте, все наши начинают строить подобные планы. Такова, видимо, природа человеческая.