Суровые дни - [102]

Сарбазы-артиллеристы были жестоко наказаны, а плосконосый юзбаши чуть не расстался с головой. Однако это не поправило положения, и кто знает, чем бы все кончилось, не подоспей пехотинцы.

Получив подкрепление, Абдулмеджит-хан немедленно послал в Куммет-Хауз одного из сотников со строгим приказом: немедленно привести все резервные войска до последнего человека.

Открыв ураганный огонь из ружей и привезенных пехотинцами пушек, сарбазы перешли в наступление.

Перман достиг Чагыллы, когда солнце уже клонилось к закату. Он торопился — звуки ружейной пальбы и тяжкое уханье пушек подгоняли его. Над Чагыллы висел странный белый туман, и только подъехав поближе, Перман догадался, что это не туман, а пороховой дым.

Увидев, что со стороны Серчешмы скачет большой отряд всадников, Абдулмеджит-хан, уже почти смекнувший в чем дело, подумал было сперва о Шатырбеке. Но, разглядев лохматые папахи всадников, выругался и приказал встретить их пушками. Первая граната разорвалась далеко в стороне. Зато от взрыва второй клубящийся куст пыли и дыма вырос на самой обочине дороги. Всадники шарахнулись в стороны. Уводя их из-под обстрела, Перман обогнул низину стороной и вывел джигитов на северный берег Гургена, где держали оборону туркменские войска.

Новости, которые он услышал, оказались печальными: Мяти-пальван был тяжело ранен, Ягмур-ага, Ата-Ёмут и десятки других погибли, сдерживать превосходящие силы кизылбашей почти невозможно.

Перман разыскал сердара Аннатувака, который после ранения Мяти-пальвана принял общее командование. Он сидел в яме, нивесть кем выкопанной на речном берегу, и давал указания нескольким онбаши[100]. Появление Пермана его заметно обрадовало.

— Приехал, сынок? — сказал он, обняв широкие плечи джигита. — Молодец, что поспешил, молодец!

Перман коротко рассказал о схватке в Серчешме и пленении большого количества нукеров Шатырбека. Сердар внимательно выслушал и одобрил:

— Большое дело сделали вы, сынок! Очень большое! Однако следовало бы закрыть ущелье — оставить там человек пятнадцать. Кизылбаш уже понюхал жареного и вряд ли сунулся бы через переход, зная, что там сидят наши джигиты. Ну да не беда… А ты, сынок, в общем оказался прав: Абдулмеджит-хан не стал действительно распылять силы на Серчешму и Хаджи-Говшан, в одно место ударил, тощий пес!.. Не стану скрывать от тебя: положение очень скверное. Может, слышал уже, что Мяти-пальван ранен? Отправили его в Хаджи-Говшан. И других много тоже пострадало, да сбережет нас аллах от плохого… Ружей много у кизылбашей. И пушки… Эх, сотню бы ружей нам! Всех бы иранских разбойников вместе с их пушками послали к праотцам!

Сердар замолчал, горестно качая головой. Глядя на него настороженно и с надеждой, Перман сказал:

— Сердар-ага, я считаю, что какое бы ни было положение, отступать нам нельзя!

— Мы об этом и говорим, — невесело усмехнулся сердар Аннатувак, поняв затаенную тревогу джигита. — Куда отступать? Нет, сынок, отступать нельзя. Нужно подумать, как до наступления вечера дать отпор врагу. Через Чагыллы на Хаджи-Говшан пропускать кизылбашей нельзя. Думаю, есть один выход: обойти Чагыллы по северной стороне и ударить Абдулмеджит-хану в спину. Одновременно начнем атаку и отсюда. Как ты думаешь?

— Согласен с вами, сердар-ага, — кивнул Перман. — По-моему, очень дельная мысль. Если разрешите, я сам выполню это!

Сердар Аннатувак посмотрел на Пермана с отеческой лаской и сказал:

— Выполняй, сынок, и да будет над тобой милость аллаха! Возьми своих всадников и всадников Мяти-пальвана. И помни, что главный наш выигрыш — это внезапность. Обеспечишь ее — можно надеяться на благополучный исход. Не сумеешь подойти скрытно — останется только положиться на чудо, а чудеса, сынок, в наши дни стали слишком редки.

— Будьте спокойны, сердар-ага! — уверенно прогудел Перман и одним неуловимо легким движением выбросил из ямы свое могучее тело.

А пушки били все чаще. Абдулмеджит-хан торопился до захода солнца войти в Хаджи-Говшан, но все больше чувствовал, что придется ночевать в окрестностях Чагыллы. Войска из Куммет-Хауза запоздали, а туркмены бились самоотверженно — за каждую пядь земли приходилось платить немалой кровью. Правда, сарбазы постепенно продвигались вперед, нанося противнику значительные потери, но Абдулмеджит-хана такие темпы не устраивали.

Чтобы развить наступление, он бросил на южный берег Гургена около трехсот всадников. Они должны были перейти реку возле Чагыллы и попытаться напасть с тыла. Перман в это время собирал своих джигитов на северном берегу. Увидев вдали приближающуюся конницу врага, он приказал немедля переправляться на южный берег. Когда все джигиты перебрались, он выехал на пригорок и выдернул из ножен саблю.

— Братья! Друзья! Знайте: отступать некуда! Если не устоим, нет нам ни счастья, ни жизни! В Хаджи-Говшане никто не трогается с места — наши отцы, матери и дети надеются на нас! Братья! Кто дорожит их честью, кто считает себя мужчиной, пусть погибнет, но не отступит!

Сотни сабель и копий взметнулись в воздух.

— Кто отступит — бесчестен!

— Позор трусу!

— Проклятие до седьмого колена!