Суровая путина - [17]

Аниська, как завороженный, глядел в припухшие серые глаза полковника, думал:

«Промаячить бы подольше с ними, чтоб наши успели убраться, а там пусть ищут».

— Откуда едешь? — спросил Шаров и поправил на плече небрежно накинутую измятую шинель.

Аниська, наслышанный о том, что Шаров уважает смелость, вытянулся.

— Заблудился я, ваша благородия, побей бог. В Рогожкину еду…

— А в Рогожкино зачем?

— Проживаю там, а тут на хуторе капусту сажаем.

Аниська, скорчив жалобное лицо, заныл:

— Не дайте пропасть, ваша благородия, скажите, как мне отсюда выехать. Блукаю с самого вечера и везде камыш. Тьмища, хоть пальцем в глаза ширяй. Помогите, ваша благородия.

Глаза Шарова заструили лукавый свет.

— А знаешь ты кто я?

Аниська на миг потупился, но тут же спохватился, прямо глянул в глаза полковника:

— Ваше благородие, начальник рыбных ловель, господин Шаров! — выпалил одним духом.

Шаров сурово сдвинул рыжие брови.

— А знаешь ли ты, что полковника Шарова никто никогда не обманывал, а?

Аниська молчал.

Шаров протянул руку.

— А ну, дай-ка, что у тебя в кармане.

Аниська твердо зажал в руке бинокль.

Пихрецы сомкнулись теснее. Сивоусый, в сдвинутом на правое ухо красном картузе казак-верхнестаничник, словно клещами, сдавил Аниськину руку, отнял бинокль, подал начальнику.

— Как же это так, милый? С биноклем, а заблудился? — издевательски ощерился Шаров, обнажив клыкастые, как у волка, зубы. — Казак? — ошеломил Аниську внезапным вопросом.

— Казак, ваша благородия, Елизаветовской станицы, — наобум схитрил Аниська.

— Ну и болван. Казак казака хотел обмануть.

Шаров обернулся к сивоусому.

— Мигулин, осмотри каюк.

Мигулин по-кошачьи бесшумно спрыгнул в каюк, беспомощным утенком бившийся о борт катера.

Ваша высокоблагородия, тут клячи[13] и одежда! — крикнул Мигулин.

— Давай сюда!.. — распорядился полковник.

Широченные штаны Ильи, две пары сапог, Васькин пиджак и несколько клячей упали к ногам начальника.

— А теперь говори, казак, где твоя капуста? — с особенной живостью обернулся Шаров к Аниське.

Теребя дрожащей рукой заскорузлый подол рубахи, Аниська потупил застигнутый врасплох взгляд, молчал. Ом даже рта не успел раскрыть, — сухая горячая полковничья ладонь метким ударом обожгла щеку.

— Казак, а вор! Запорю-у, мерзавец! — заглушая шум машины, взвизгнул Шаров.

Аниська рванулся пойманным орленком, скрученный охранниками, обессиленный, повис на их руках.

Катер, шлепая винтом, двинулся вперед, огибая мыс…

Аниська сидел, брошенный в угольный ящик, оглушаемый пыхтеньем машины, смотрел на безмолвную стену камышей.

В узкий просвет между облаков над далекой туманной кромкой займищ нежно, бледнорозово яснело охваченное рассветом небо. Над морем тускло просвечивал багровый месяц.

Обложенный румянеющей подковой затона, мыс был явственно виден до самого моря, до песчаных бугров, — трудно было укрыться на нем.

«Хотя бы сплошной камыш был. Будут сидеть по-над берегом, а в кочках разве схоронишься», — рассуждал Аниська, силясь подняться из ящика.

— Сиди, станичник, не егози, — ворчал карауливший Аниську Мигулин. Но Аниська по-гусиному вытягивал шею, ерзал в ящике, как в накаленной жаровне.

Минуя место, где прятались крутьки, «Казачка» замедлила ход. Шаров стоял на спардеке, сутулясь, — шинель внапашку, — смотрел в бинокль. Столбом прямился рядом вахмистр, рябой, широкоскулый, с изуродованной верхней губой казак. Присев на корточки, — винтовки наизготовку, — ждали полковничьей команды пихрецы. Опустив бинокль, повернув к вахмистру повеселевшее лицо, Шаров не громко, но внятно проговорил:

— А ну, Крюков, дай-ка разок по камышам.

Вахмистр, отступив, коротко подал команду. От залпа дрогнул, затрещал камыш, гулко, как сброшенное на камень железо загрохотало по займищу эхо.

— Еще! — весело приказал Шаров.

Снова — залп, звонкий, трескучий, как близкий удар грима.

Катер круто повернул, чтобы причалить к берегу. В это время из камыша на голую лужайку мыса выбежали Егор и Илья! Босой, взлохмаченный, измазанный до пояса черным илом, Илья, словно прося пощады, поднял руки, рычал, как затравленный медведь. Шипение пара не могло заглушить его злобного, просящего голоса. Растерянный и жалкий, горбился рядом с Ильей Егор.

Обдирая в кровь руки, Аниська сжимал в каменеющих горстях резучие куски угля, тянулся мятущимся взглядом то к отцу, то к Шарову. Мигулин зорко следил за пленником, злорадно улыбаясь, прижимал к себе винтовку.

И вдруг встрепенулся Шаров, плотнее прижал к глазам бинокль. Пола шинели откинулась назад, обнажив затянутую в зеленые рейтузы коленку.

По обочине мыса, прямо к кресту, пригибаясь и ломая зигзагами шальные прыжки, бежали Панфил и Васька. Егор и Илья кричали им вслед, пытаясь остановить. Стало совсем светло, и беглецы отчетливо выделялись на задернутом розовым туманом лугу.

«И зачем они побежали напрямик. Эх, дураки», — с отчаянием подумал Аниська.

Не сдержав возмущения оплошностью товарищей, он привстал, закричал, что было силы:

— Берегом! Берегом! Вася-я-а-а!

Мигулин подскочил к Аниське, отвел назад ногу. Сильный удар сапогом одеревенил губы Аниськи, наполнив рот соленой теплой влагой.

Аниська на мгновенье зажмурил глаза и снова открыл их, выплюнул вместе с кровью осколок выбитого зуба.