Супружеские пары - [30]

Анджела подошла к нему, привлеченная блеском лопаты у него в руках. На ней был костюм английского покроя из крапчатого твида. По вторникам она помогала воспитателям в детском саду младшей дочери.

— Надо же, чтобы это случилось именно на глазах у Нэнси! — сказала она. — Теперь она требует, чтобы я отвезла ее в рай: хочет сама убедиться, что там есть и местечко для нее, и колесико для хомяка. Мне действительно кажется, что религия все только усложняет. Она ведь видит, что я в это не верю.

Он сгорбился и оперся о лопату, как старый иомен.

— Вам хорошо рассуждать, леди, а нам, крестьянам, подавай святой водицы, иначе совсем ревматизм замучит. А с дурным глазом как прикажете быть?

— Терпеть не могу кривляние, кто бы ни кривлялся: хоть ты, хоть Джорджина Торн. Тем более не переношу, когда мне приходится всучивать собственным детям иллюзию рая.

— Но, ангел мой, мы все на тебя не налюбуемся: ты-то постоянно в раю.

— Хватит надо мной издеваться! Лучше ребенка пожалей. Она постоянно думает о смерти. Она не понимает, почему у нее только один дедушка и одна бабушка, а не по двое, как у остальных детей.

— Ты говоришь так, словно вышла за одноногого.

— Я не жалуюсь, а говорю то, что есть. В отличие от тебя самого, я не виню тебя за ту катастрофу.

— Как вы добры, миледи! Сегодня я смастерю клетку получше и раздобуду бедной малышке нового хомячка.

— Меня беспокоит Нэнси, а не Рут.

Анджела сознательно проводила разделительную линию. Она боготворила невинность младшей дочери, а Пайту больше нравилась умудренность старшей, певшей в церковном хоре, но быстро преодолевшей страх, пока Нэнси таращила глаза и боялась шелохнуться.

Анджела сама увезла Нэнси в детский сад. Пайт завел пикап и поехал в Тарбокс, где купил в магазине стройматериалов братьев Спирос пять ярдов оцинкованной сетки для клетки, кусок двухдюймовой фанеры размером три на четыре фута, двадцать футов двухдюймовой сосновой доски без сучков, полфунта полуторадюймовых отделочных гвоздей и столько же тонких скоб. Джерри Спирос, младший из братьев, пожаловался Пайту на кашель: с самого Рождества плюется мокротой, даже десять дней на Ямайке не пошли на пользу.

— Тамошние чертовы чернокожие снимут у тебя часы с руки, если зазеваешься, — сказал он и надолго закашлялся.

— Судя по кашлю, ты надышался клея, — сказал ему Пайт и записал расходы на новую клетку для хомяка на счет фирмы «Галлахер энд Хейнема». Побросав все в кузов и захлопнув пыльную дверцу с надписью «Помой меня», он покатил на Индейский холм, выбрав объездной путь. Надо было глянуть, стоит ли у офиса серый «мерседес» Галлахера. Их офис располагался в одноэтажном флигеле почти пустой постройки на асфальтовом пустыре на Хоп-стрит, неподалеку от железнодорожного депо. Совсем рядом пролегала главная деловая улица Милосердия, сходившаяся с улицей Божества под прямым углом. Улица Божества взбиралась на холм, минуя аптеку Когсвелла и белеющую на зеленом склоне церковь.

В каждой половинке церковного окна насчитывалось по двадцать четыре рамы. Всего сорок восемь! Во время нудных проповедей Педрика Пайт часто пересчитывал эти рамы. Символики в цифре не было: когда строилась церковь, число штатов не достигало теперешнего, потому что недоставало Аризоны, Оклахомы, Индейских Территорий. Древесины тогда было хоть отбавляй! То ли глупая расточительность, то ли попытка подчеркнуть свою значимость. Иначе было бы еще тоскливее. В этот тяжкий день, не ведающий любви, все казалось облезлым, недокрашенным. А все соленый воздух! То ли дело Мичиган, где сараи десятилетиями стоят красненькие, свеженькие!

Лужайка перед церковью имела форму песочных часов: роль соединительной ножки играла тропинка. Пайт свернул налево, высматривая на заднем дворике Константинов Кэрол, развешивающую выстиранное белье, — с задранными руками и почти незаметной грудью. Он представил себе соседского парня, танцующего вместе с ней греческий танец и соединенного с ней платочком — тянущего носок, с прилизанными волосами. Простолюдины такие гибкие! Вот что де лает с людьми голодание на протяжении нескольких поколений! «Дайте мне ваших страждущих…» Марсия хрупкая, Джанет толстая, Анджела не то и не другое; новенькая, миссис Уитмен, какая-то неуклюжая, деревянная, словно все время чему-то сопротивляется. «Веспа» Эдди на месте, зато нет «форда», машины Кэрол. Муж дома, жена делает покупки. Мазь для растирания спины? «Ты всегда делаешь мне больно»… Перед похоронной конторой стоял «кадиллак-катафалк», рядом играл с камешками мальчик-дошкольник. Расти при запахе масла для бальзамирования вместо запаха цветов, наблюдать трупы в холодильнике? Нет, лучше уж при теплице, учиться любить красоту. Правда, похоронная контора учит преодолевать страхи. Смерть. Хомяк. Разбитое стекло. Он пришпорил машину.

Вдоль заборов, у гаражей, расцвела, как желтый туман, форсития. Туман переползал с одного двора в другой — нарушитель прав собственности, не ведающий раскаяния. Теперь Пайт ехал по Пруденс-стрит, мимо дома Геринов. Ремонт этого дома был одним из первых заказов, полученных их фирмой в Тарбоксе. Галлахер был тогда еще не так алчен. Отделку поручили Адамсу и Комо. Люди моложе шестидесяти лет не знают, как навешивать двери. Дом едва не рухнул. Полный упадок профессии. Дом тонул в мягкой земле. Пришлось укреплять его стержнем длиной в восемнадцать футов, спрятанным в стенных шкафах и тянущимся на чердак, к железной станине. Получилось прочно, но все равно отдает фальшивкой. «Почему ты не хочешь со мной трахаться?» Хороший вопрос. Верность Джорджине, ответвление верности — опорного ствола души, новый отросток на прошлогоднем побеге, любовница превращается в жену… Какой решительный у Джорджины подбородок! Не очень-то привлекательно. Бутылочные глаза, нагота как прогорклое масло, наждачное зерно, подозрения Фредди. Пайт поймал себя на нежелании вспоминать зеленую пластмассовую ложечку.