Суперпрочность - [47]

— Вадим, я понял твою точку зрения. Изабель нужно больше времени, чтобы её осмыслить, — сказал профессор.

— Да, да, да, я понимаю, но какой же подарок вы мне сегодня сделали! Спасибо, я так счастлив! Я безумно счастлив! — радовался Вадим.

* * *

По дороге домой Изабель тихо плакала. Её накрыла такая тоска, такая безысходность, что, казалось, стало темно вокруг. В предплечье закололо, она резко сдёрнула перчатку и увидела то, что и ожидала увидеть. Профессор вежливо предложил ей обсудить услышанное, но она отказалась. В следующий раз они условились встретиться в понедельник.

— Простите, я недооценил возможные последствия такой беседы. Я был беспечен. Если я буду нужен вам, звоните в любое время дня и ночи и не забывайте, что пока из всех возможных инструментов в ваших руках только «не принимать близко к сердцу», — напомнил профессор, когда они прощались.

29 мая, ночь

Какое подходящее решение — сойти с ума! Стать счастливой, как Вадим, и радоваться тому, что ты не можешь осознать и изменить происходящее! Считать себя «переходом от того, что было, к тому, что будет», признавать, что ты всего лишь винтик в чьих-то руках, и с наслаждением отдаться обстоятельствам, в которые тебя вкручивают. Оставалась самая малость — сойти с ума, но Бель была в уме. К сожалению или к счастью — непонятно, но она знала, что стала участницей какого-то эксперимента, с которым не согласна. Это её жизнь, а значит, только она может ею распоряжаться! Лавировать между бесконечными приключениями, радоваться, огорчаться, страдать и жить дальше. День за днём жить дальше, упрямо поднимаясь после очередного подзатыльника, щедро отвешенного ей судьбой. Человечество существует несколько сотен тысяч лет и будет существовать ещё невесть сколько, Бель же отпущены считанные десятки, и она не хочет потратить их на чужие эксперименты. Ей бы пожить, вывести блох у Малышки, вылечить маму, может быть, даже выйти замуж — ей многого не надо! На далёкие галактики можно и в планетарии посмотреть, о высоких материях в книгах прочесть, а всё, что у неё самой есть, — это её жизнь, и никто, кроме неё, не вправе эту коротенькую жизнь отобрать для своих экспериментов! «Верните мне меня, — причитала Изабель, глядя на кукольные руки, — или лишите меня разума, как лишили Вадима! Я не хочу видеть эти пальцы! Во что вы меня превращаете? Для чего вы меня превращаете? Какое право вы имеете меня превращать? Верните мне меня!»

Внутри Бель бушевала буря. Ей хотелось оторвать эти проклятущие кукольные пальцы, не её пальцы. Она не справлялась с собой, не справлялась с нахлынувшей на неё лавиной протеста и, хотя часы показывали почти два ночи, позвонила профессору. Он взял трубку немедленно.

— Изабель, — звучал в телефоне его взволнованный голос, — не молчите, говорите со мной!

— Я больше не могу! Я хочу это прекратить! Немедленно! За что мне всё это?

— Послушайте, конечно, это ваше право — прекратить немедленно, но тогда больше не будет шанса. А шанс ещё точно есть: вы живы, вы здоровы, вы в своём уме, а значит, есть надежда встретить будущее, — говорил профессор размеренно, словно стараясь её убаюкать.

— Я слишком устала, чтобы продолжать. Я больше не могу. И не хочу. Я сдаюсь, — тихо сказала Изабель.

— Возможно, моё предложение покажется вам странным, но прежде, чем вы сдадитесь окончательно, я предлагаю прогуляться немного по ночному парку. Сирень ещё не отцвела, поёт соловей. Вам это стоит сейчас услышать. Я жду вас у подъезда.

— Вы не уехали? — удивилась Изабель.

— Нет. Я не уехал. Оставить вас сегодня было бы преступлением. Я жду вас. Только оденьтесь потеплее, ночь прохладная.

Изабель накинула плащ и выбежала на улицу. Они снова бродили по пустынному скверу, освещённому большими круглыми фонарями, похожими на лунные диски. Соловей надрывался, не соблюдая законов ночной тишины, а профессор рассказывал ей сказки о том, как жили люди в давние времена. Как мало раньше понимали устройство мира, где за каждым углом подстерегают боль, страх и смерть. Люди без конца воевали, стараясь поработить других. Медицина не могла справиться даже с простым аппендицитом, эпидемии стирали с лица Земли целые города. Для лечения головной боли не находили лучшего средства, чем просверлить дыру в черепе, чтобы «выпустить боль». Обычный разряд молнии казался гневом небес, а нашествие саранчи или извержение вулкана — карой не пойми за что. Чтобы объяснить необъяснимое и не сойти с ума, люди создавали себе богов, которых и делали ответственными за всё непонятное. Пантеон, одного или трёх, но обязательно таких, которые смогут ответить на вопросы «зачем я здесь?», «за что мне всё это?» и «что будет, когда я умру?» Ответы находили разные, они менялись в зависимости от времени и места, но всегда создавали правила жизни. Простые ритуалы, заповеди, объяснения, которые дают человеку уверенность в том, что он всё делает верно, такую необходимую, чтобы жить и не умирать и чтобы потом умирать.

Вопрос «за что мне всё это?» и есть та самая пресловутая дилемма добра и зла, раскрывшаяся для конкретного человека. Одним из таких людей был Будда, который под деревом Бодхи нашёл причину страданий в человеческих желаниях. Людям так нравится сама возможность достижения нирваны, где страдания прекратятся, что они готовы упорно работать над собой, чтобы к ней прикоснуться. Суть многих человеческих исканий — именно в поиске способа избежать страданий. Индуисты полагают, что и блаженство, и страдания не зависят от божественного проведения и являются неотъемлемой частью мира, в котором мы существуем, и задача человека как раз и состоит в том, чтобы научиться с этим жить. Синтоисты считают, что зло не присуще человеку и миру. Оно вторглось сюда извне. Соблазны и дурные помыслы из мира тьмы приносят злые духи, но зло и добро не может толковаться однозначно, только в применении к конкретной ситуации. В христианских верованиях всемогущий Бог наделил людей свободой воли, чтобы они имели возможность выбора между добром и злом. Но самое главное, что люди во все времена думают и говорят об этом, называя злом отсутствие добра для себя самого в конкретной ситуации.