Суперпрочность - [100]
8 июля
Мама была трезвой и заплаканной.
— Не нашлась? — спросила Бель.
Мама мотала головой и плакала.
— Может быть, из знакомых кто забрал? — предположила дочь.
Мама снова молча мотала головой.
— Ты хоть что-то помнишь? — спросила Бель, которую молчаливое мотание крайне раздражало.
Глядя в пол, мама тихо сказала:
— Я её продала.
— Мам, ну ты же не в первый раз её продала? Значит, вернётся! Она же алкоголубь! — попробовала ободрить её Бель.
— Раньше я продавала её местным, а теперь, видимо, пришлым. Мне сказали, что её увезли на какой-то крутой машине. У нас в округе таких нет, — ответила мама и залилась слезами.
— Тогда уж ничего не поделать!
— Может быть, мы как-то сможем машину найти? Это ведь у магазина было, на парковке, они как-то фиксируют же номера, — спросила мама, с надеждой глядя на дочь.
Обида накатила на Бель девятым валом с пенистым гребнем. Мама не переживала из-за того, что её укусила, что пыталась порвать паспорт, за газ, за пожар — мама переживала за Малышку, которую она сама продала за бутылку! Какая избирательность! И теперь мама хочет, чтобы Белла кинулась по магазинам просить видеозаписи, разыскала хозяина машины, выкупила у него Малышку, как раньше выкупала драгоценности, которые мама закладывала в ломбард. И всё это для того, чтобы мама могла снова продать псинку за бутылку? Не в этот раз. Симпатягу Малышку наверняка ждёт теперь шикарная жизнь на какой-нибудь красной подушечке в особняке, а маму…
— Мам, ну теперь-то ты понимаешь, что так нельзя. Так нельзя жить! Полиция и соседи мечтают от тебя избавиться. Меня ты изводишь. Любимую собаку ты продала. Всё это добром не кончится. Давай ты ляжешь в клинику. В хорошую клинику, с хорошими врачами. Надо лечиться! — сказала Бель в тысячный раз в жизни.
— Чего ты хочешь? Чтобы я жила трезвой? Как ты себе это представляешь, дочь? Что я каждый день должна буду думать о том, кто я и для чего я живу? Для чего на свете живёт беззубая пятидесятилетняя старуха, которая просрала свою жизнь не знамо на что? Никто не вернёт мне молодость по щелчку пальцев! Никто не вернёт мне мою жизнь, Бель! Ты знаешь, почему я пью? Сказать тебе правду? Потому что мне не нравится эта жизнь. Не нравится! Жить тут трезвой невозможно! Я стала пить, когда узнала, что твой отец изменяет мне направо и налево. Он говорил, что после родов я перестала быть для него привлекательной. Я сначала старалась, по полдня изворачивалась на полу в неудобных позах, надеялась вернуть фигуру, тёрла маслами растяжки на боках до красноты. Это у вас сейчас есть врачи, которые могут поправить грудь после кормления. Тогда мне приходилось клеить её на пластырь, чтобы сделать видимость торчащих девичьих сисечек под футболкой. Всё напрасно: он больше не хотел меня. Я не могла поверить, что мужчина, которому я родила дочь, со мной так поступил! Мне не нужна была такая жизнь, а закончить её по своей воле — грех. Когда он бросил нас совсем, я должна была жить ради тебя, ради ребёнка. Вот я и научилась заканчивать жизнь почти каждый день, оставаясь при этом как бы живой. Но если ты сделаешь меня трезвой, то что я тут увижу? Себя в зеркале? Предводительницу благородного собрания синяков-сифилитиков? Для этого прозрения я должна протрезветь? Единственный вариант жить для меня — жить пьяной, чтобы не думать. Свою миссию по выращиванию ребёнка я выполнила. Мне здесь больше делать нечего. А теперь ещё с этим венерическим позором… Самая сладкая моя мечта — не дожить до Нового года. Мне нечего здесь делать, дочь, нечего! Этот мир не для меня, я здесь случайный гость, и убраться отсюда поскорее — это единственное, чего я хочу в редкие часы трезвости. И хорошо, что Малышку забрали. Там, где она сейчас, ей будет лучше. Только не говори стандартное «у тебя ещё всё впереди»! У алкоголички-сифилитика впереди два варианта: долгая мучительная смерть или уход вмиг, во сне, и, желательно, во хмелю, как положено праведникам, потому что искупление грехов я уже точно прошла здесь. Те картинки, которые мелькают у меня в голове, когда я трезвею, никому увидеть не пожелаешь. Ты лучше не живи со мной, дочь, уезжай! Пусть всё идёт как идёт. Я уже давно ничего не хочу, кроме покоя. Вроде он должен водиться в бутылке, а его и там нет.
«После глотка хорошего шампанского люди кажутся лучше и добрее», — вспомнила Бель слова старушек.
9 июля
На пятничных девичьих посиделках Белка снова была в центре внимания.
— Вот вам и пушистенькая, самая миленькая на свете Белочка! Никому ничего не сказала, провернула такую многоходовочку, до которой нам всем расти и расти! Тихоня-то наша! Не белка — супербелка! — говорила Катька, которая явно была довольна развитием событий.
— Кать, не придумывай…
— Только не говори, что это всё случайно получилось. Не буди во мне Барабаса, который может ударить больно! И наплела разного: старушки, превращения! А оказалось, мафия фармы — косметология! Я даже представить себе боюсь, сколько они вложили в твои эти ножки-ручки и сколько ещё тебе готовы заплатить!
Белка поняла, что пытаться убедить девчонок в реальном развитии событий, во множестве постигших её непредсказуемых случайностей, глупо: слишком стройно всё это выглядит.
Первая книга в серии «Кожа и чешуя». Странная метафора современности с диктатурами, санкциями, бюрократией, карантином, миграцией, торговлей людьми, войной и миром. Продолжение следует… Образы на обложке вдохновлены предложенными авторами.
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.