Суперфрау из ГРУ - [33]

В апреле 1932 года положение иностранцев в Шанхае более-менее нормализовалось. Однако условия проживания по-прежнему оставались ужасными, повсюду были сожженные дома, руины, количество убитых и количество безработных нищих было одинаковым. От этого кошмара можно было спастись, только уехав. Поэтому в любое свободное время Урсула и ее друзья выбирались во внутренние районы Китая, которые начинались для них сразу за пределами Шанхая. Пасху они отметили в буддийском монастыре. Монахи открыто общались с гостями. Они все время спрашивали Урсулу, откуда она знает китайский язык — для них непостижимо было, как вообще женщина может знать что-то лучше мужчины. Впрочем, Рольф поднял свой авторитет, нарисовав пару портретов, для которых ему позировали монахи, и сделав набросок храма.

Летом 1932 года Урсула и Агнес поехали в Гуйлинь, расположенный в провинции Шанси на высоте тысяча двести метров над уровнем моря. Поначалу с ними должна была поехать Сун Цин-лин, вдова президента Китая Сунь Ят-сена, сторонница сотрудничества с Советским Союзом. Ее сестра были замужем за самим Чан Кай-ши, а брат был министром финансов его правительства. Из-за этого Рихард очень не хотел, чтобы Урсула появлялась в обществе Сун Цин-лин, и последняя не поехала в Гуйлинь, как планировалось. Кстати, поездка совместила приятное с полезным. Местные красоты практичная Урсула примеряла к нуждам Красной Армии.

Время расставаний

Внезапно и без видимых причин прервалась дружба с Агнес. Поводом послужило всего лишь резкое — впрочем, совершенно справедливое — замечание Урсулы за обеденным столом. Два их товарища, супруги Ноленс-Руг (представители отдела международных связей Коминтерна Яков Рудник и его жена) были арестованы, им грозила смертная казнь. У них остался пятилетний сын, которого Агнес очень любила и засыпала подарками. Урсуле это не нравилось, она считала, что ребенка нельзя воспитывать как изнеженного принца, особенно мальчика. Она предложила взять ребенка к себе. Но Зорге был против — это могло помешать нелегальной работе, и от затеи пришлось отказаться.

Когда они были в Гуйлине, им стало известно, что Ноленс-Руг объявили голодовку. За обедом Агнес заявила, что тоже не притронется к еде.

— Этим ты им не поможешь, — заметила Урсула.

Может быть, это прозвучало слишком резко, потому что, вернувшись с прогулки, она не нашла Агнес, зато обнаружила ее прощальное письмо. Подруга вернулась в Шанхай, на прощание обвинив Урсулу в излишнем эгоизме — она-де слишком заботится о своем личном счастье, о своей семье, и вообще она не тот человек, каким должен быть революционер.

Прощальное письмо жестоко обидело Урсулу, а внезапный разрыв столь тесной дружбы стал для нее тяжелым ударом. Она не могла понять, отчего все произошло, почему у подруги сложилось такое мнение о ней? Потому что она любила жизнь, любила своего ребенка? Она не скрывала от Агнес, что хочет иметь еще детей, и как-то та со вздохом заметила: «Я принесла моих детей в жертву борьбе».

Через полтора месяца Урсула тоже вернулась в Шанхай. Зорге, узнав о разногласиях между ней и Агнес, отреагировал на просьбу Урсулы помирить их однозначно и по-мужски:

— Все это женские размолвки и меня не касается. Миритесь сами.

Пожалуй, он был прав. Урсула еще встречалась с Агнес в Шанхае, не встречаться было невозможно, американка даже приходила к ним в гости, но прежние отношения не возобновлялись. Она чувствовала, что мнение Агнес о ней остается прежним. Но больше всего ее беспокоило не это. А вдруг так же думает и Рихард? «Если и он утратит доверие ко мне, я не знаю, что со мной станет,» — думала она. Она с еще большим нетерпением ожидала каждой встречи, не зная, что приближается разлука — навсегда.

В середине декабря 1932 года Урсулу ожидал новый удар. Как-то раз ей позвонил Гриша и сказал, что во второй половине дня она должна прийти к нему домой. Зорге хочет поговорить с ней. Урсула знала — должен быть второй звонок, уточняющий. Но Гриша не позвонил, и молодая женщина решила, что все сорвалось. Жалко, но что ж поделаешь…

В этот вечер у них с Рольфом были гости, пришло много народу, но вечер не удался: все были скучны и неразговорчивы. В разгар этого грустного празднества, когда хозяева пытались расшевелить гостей, неожиданно зазвонил телефон. Урсула извинилась, встала из-за стола и вышла в узкую прихожую, отделенную от жилой комнаты расписной бамбуковой занавеской. Телефон стоял на столе в нише. За спиной Урсулы гудели голоса, позвякивала посуда.

Она сняла трубку.

— Алло?

— Я ждал тебя два часа, — раздался голос Рихарда. — Потом я звонил, но никого не было. Ты выходила?

— Да.

— Хорошо. Я хочу попрощаться с тобой.

Урсула без сил опустилась на стул, дыхание перехватило, на мгновение она потеряла дар речи. Что это может значить?

— Ты слушаешь?

— Да… Да, — выдавила она.

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделала, — его голос потеплел. — Тебе еще многое предстоит сделать, Урсула. Обещай мне, что будешь всегда аккуратной и внимательной, держи ушки на макушке и не грусти. Всего хорошего тебе. Прощай.

Урсула услышала короткие гудки в трубке. Все? Больше он не придет? Не будет разговоров, шуток, она больше не услышит его смех? Рядом с ней как будто бы образовалась пустота, и только теперь Урсула поняла, как же был дорог ей этот человек. Он всегда был рядом, и вдруг…