Сумерки - [62]

— Неужто с графом расплатились? — изумился Безбородко.

— Господь с вами, Иван Иванович! — воскликнула Сонечка. — И не думали. Да и денег-то у нас таких нет. Просто внезапно граф сначала исчез, а затем вообще перестал кормовые деньги вносить в долговую яму за батюшку.

— У них там, оказывается, — подхватил рассказ генерал, — ежели кредитор за должника перестает платить, то должника отпускают. Вот и меня таким макаром отпустили. Сижу я сегодня утром, только побрился казенною бритвою, мне ее караульные дают, хорошие солдаты, как вдруг входит начальник тюрьмы и объявляет: «Вы, ваше превосходительство, ныне на волю выходите. Господин Драчевский, ваш кредитор, не внес ныне за вас деньги на пропитание. Согласно закону, мы не имеем права вас более задерживать. Всего вам наилучшего, и простите великодушно за причиненные неудобства».

— К папеньке все там хорошо относились, — не удержалась и вставила Софья, с любовью глядя на отца.

— И вот я здесь, — завершил генерал.

Иван некоторое время молча с недоумением смотрел на него.

— Так Драчевский пропал? — несколько растерянно спросил он.

— Уж не знаю достоверно, но пропал, — согласно закивал головою Гаврилов.

— Лучше бы он совсем сгинул! — с чрезвычайной жестокостью в голосе воскликнула Сонечка, сжимая руки в кулачки.

Иван повернулся к Ломакину:

— Что, действительно пропал?

Родион пожал плечами:

— Исчез. Нет его нигде. Раньше, сразу после женитьбы, с молодою женой частенько на балах бывал и в светских хрониках мелькал, а как весна наступила, то и пропал. Софья Семеновна верно заметила, словно бы сгинул.

Безбородко почувствовал, будто огромная глыба, которую он добровольно взвалил на себя в подвале странного особнячка на Большой Бронной в Москве и которая чрезвычайно до сего момента давила его неимоверной тяжестью, вдруг упала.

— Господи, — сильно вздохнул он всей грудью. — Ну и слава богу. А что же сталось с Лизою? — спросил Иван у Ломакина.

Тот только плечами пожал.

— Что с Лизонькой? — с жалостью повторил он вопрос, обращаясь к генералу и Софье.

Те тоже ничего не могли сказать ему. Сонечке стало так жалко несчастного Ивана, что она встала, подошла и нежно погладила его по голове. Молодой человек через силу благодарно улыбнулся ей.

— Да чего уж там. У вас вон какая радость, а я вам кручину принес. Мне, ваше превосходительство, очень радостно оттого, что вы наконец-то вернулись домой, — искренне признался Иван.

— Спасибо, спасибо, дружочек, — заулыбался в ответ генерал, страшно довольный своим возвращением.

Внезапно сильный трезвон колокольчика разлетелся по квартире. Все присутствующие одновременно нервно повернули головы в направлении коридора, а Гаврилов вздрогнул и откровенно перепугался.

— Кто бы это мог быть? — заволновалась Софья.

Камердинер поднялся и зашаркал открывать дверь. Остальные взволнованно ожидали, кто же это потревожил своим приходом спокойствие, недавно вернувшееся в дом генерала Гаврилова.

Внезапно тишину разорвало восклицание верного слуги генерала, как и два с половиною месяца назад:

— Не пущу! Не пущу! Не смеете так над человеком издеваться!

Генерал охнул и схватился за сердце. Сонечка кинулась к нему. Ломакин бросился к самовару за водой. Иван застыл на месте, не в силах пошевелиться. Давешнее ужасное предчувствие, которое навалилось на него на вокзальном перроне, вновь нахлынуло на молодого человека со всей своею жуткой обреченностью.

Двери распахнулись. Пред испуганными домочадцами и гостями генерала предстал пятившийся спиною старик камердинер, раскинувший руки и загораживающий проход в гостиную приходившему в прошлый раз приставу и двум огромным жандармам при саблях. Камердинер, не в силах сдерживать более давление напиравших жандармов, вскрикнул и упал на пол. Жандармы обошли бывшего честного солдата, до конца защищавшего своего командира, и надвинулись на Гаврилова, сидевшего на диване и испуганно глядевшего на них слезящимися глазами.

Иван смотрел на Гаврилова и не верил, тот ли это бодрый генерал в отставке, что в молодости бесстрашно ходил с саблею наголо на турок в атаку, своим примером побуждая отступающих солдат идти за своим командиром. Перед ним вместо храбреца, даже в пору своей старости боевого и бодрого, сидел дряхлый робкий человечек, испуганно пялившийся на власть имущих.

Гаврилов еще более сжался в комочек, трясясь всем телом.

— Не хочу, — прошептал он. — Не хочу туда снова.

Софья обхватила батюшку руками и по-матерински прижала к себе.

Ломакин, стоявший подле генерала со стаканом, внезапно взмахнул рукой и выплеснул из него воду прямо на мундиры жандармов.

— Прочь! — страшно крикнул он. — Пошли прочь! Не сметь!

Жандармы зачертыхались и остановили свое медленное наступление. Они походили на двух быков, чьи глаза налились от злобы красной кровью, а оттого они перестали видеть все вокруг и преисполнились неимоверной злобы. Жандармы так же неторопливо двинулись на Ломакина.

Пристав, помогавший камердинеру подняться на ноги, окликнул их:

— А ну стой. Вы, ваше превосходительство, уж извините нас, но у меня приказ.

Пристав растолкал жандармов и протянул Гаврилову бумагу.