Сумасшедшее семя - [73]

— Прикончим их, — думал он, — прикончим.

Потом громкие звуки утихли, не слышалось и никаких характерных человеческих звуков, только животные вздохи последних умиравших. При финальной вспышке он разглядел свои часы: 22.03. Три минуты с начала до конца. Тристрам с огромным трудом свалил со своего живота тело на пол окопа: оно свалилось со стоном. Он в страхе мрачно пополз прочь поплакать в одиночестве, сверху по-прежнему шел чудовищный запах завтрака с копченым беконом. Он неудержимо заплакал; вскоре взвыл от ужаса и отчаяния, видя во тьме, как в зеркале, собственное искаженное перекошенное лицо, слизывавшее языком слезы, с отвисшей нижней губой, трясущейся от злобы и безнадежности.

Когда жуткий порыв прошел, послышалось возобновившееся над ним сражение. Но то были лишь единичные щелчки пистолетных выстрелов, через неравные промежутки времени. В ужасе взглянув вверх, он увидел шарившие лучи фонариков, будто что-то искавшие в мешанине тел. И застыл в сильном страхе.

— Старый coop de gracy[71], — сказал хриплый голос. — Бедная сучка. — Потом пара треснувших властных выстрелов. Фонарик искал, искал над бруствером, искал его. Он лежал с напряженным лицом, как принявший ужасную смерть. — Бедный старый педер, — сказал хриплый голос; звучный выстрел, должно быть, попал в кость.

— Тут сержант, — сказал другой голос.

— С него хватит.

— Лучше наверняка, — сказал первый.

— Ох, черт, — сказал другой. — Меня тошнит от этой работы. Тошнит по-настоящему. Грязь и мерзость.

Тристрам почувствовал, как луч фонаря пробежался по его закрытым векам, потом ушел дальше.

— Ладно, — сказал первый. — Кончаем. Если разрешат. Эй, вы, — кому-то подальше, — все карманы оставьте в покое. Никакого мародерства. Имейте хоть какое-то уважение к мертвым, чтоб вас разразило.

По полю затопали сапоги; еще несколько разрозненных выстрелов. Тристрам лежал в мертвой неподвижности, даже не дернулся, когда по нему деловито протопало некое маленькое животное, принюхавшись, пощекотав усиками лицо. Вернулась человеческая тишина, но он лежал еще целую вечность, застыв на месте.

Глава 9

Наконец, в мертвой, но безопасной тишине Тристрам фонариком высветил себе путь в окоп, где капрал Хаскелл давал ему урок географии Ирландии, где ожидало действий первое отделение его взвода, напевая, развалившись; волнуясь. Там, за плотной дверью из одеяла, было тихо, смрадно, пахло жизнью. Лежали ранцы, бутылки с водой, может быть, в том числе его собственная, он ведь свалил войсковое имущество вместе с отделением, входя в окоп. Питавшуюся от батарейки лампочку в землянке погасили перед атакой, он не стал ее вновь зажигать. Фонарик осветил кучку монет на столе — гинеи, септы, таннеры, кроны, тошруны, фунты, флорины; ему было известно — это взводный общак, бесполезный для мертвых, награда для выживших, по древней традиции. Единственный уцелевший, Тристрам склонил голову, запихивая в карманы монеты. Потом набил подвернувшийся ранец мясными консервами, прицепил к поясу полную бутылку с водой, зарядил пистолет. И вздохнул перед очередным анабасисом.

Вылез из окопа, перешагивая через тела на крошечной ничейной земле, не смея включать фонарь даже снаружи. Пробравшись ощупью, вылез из противоположного окопа, очень мелкого, а потом зашагал, морщась от боли после того самого падения с бруствера на обшивку, которое так давно было, опасаясь возможного рыщущего стрелка. В слабом свете звезд простиралась голая земля. Посчитав, что прошел милю, увидел впереди на горизонте огни, туманные, редкие. Осторожно, вытащив пистолет, семенил дальше. Огни становились больше, ярче, скорей похожие на плоды, чем на зерна. Вскоре, чувствуя внутри сильно бьющийся страх, он увидел высокую проволочную ограду, бесконечно тянувшуюся в обе стороны, сплетенный из света и полутеней рисунок стальной сетки вблизи. Может быть, под напряжением, как по периметру базового лагеря. Делать было нечего, только идти параллельно ограде (прикрытия в виде деревьев, кустов не имелось), искать, решившись на провокацию, на угрозы, на применение силы, какой-нибудь законный проход, если он существует.

Он заметил на расстоянии и опасливо приблизился к чему-то вроде ворот в бесконечной ограде; ворота представляли собой крепкий металлический остов, обвитый колючей проволокой. За ними стоял деревянный сарай с единственным слабо освещенным окном, а у дверей сарая стоял часовой в серой шинели и шлеме, чуть не спал на ногах. Лачуга, ворота, проволока, темнота, часовой, — ничего больше. Часовой, увидев Тристрама, очнулся, испуганно дернувшись, вскинул ружье.

— Открывай, — приказал Тристрам.

— Ты откуда? — Выражение довольно тупой физиономии нерешительное.

— Я ведь старший по званию, правда? — взорвался Тристрам. — Впусти меня. Проводи к дежурному командиру.

— Извините, сержант. Я вроде как немножко опешил. В первый раз вижу, как кто-то идет с той стороны. — Похоже, все шло легко. Часовой открыл ворота, проехавшие по земле на роликах, и сказал: — Сюда, — другой дороги явно не было, — сержант. — Привел Тристрама в караульный барак, открыл дверь, завел внутрь. Низковольтная лампочка апельсином посвечивала с потолка; на стене в рамках общие приказы-инструкции, карта. У капрала Хаскелла был поразительно верный нюх: то была карта Ирландии. На столе, чистя ногти, положив ноги на стул, сидел капрал с прической и выражением лица Шарля Бодлера.