Сухих соцветий горький аромат - [66]

Здравствуй, родная!

Ты так сладко спала, что я не посмел тебя разбудить. Прости, что ушёл не попрощавшись. Эта ночь была волшебной, незабываемой…

Я вспыхнула, по телу вновь пробежала дрожь. Улыбнувшись своему смущению, я снова обратилась к письму.

Я опьянён любовью и сегодня, верно, буду похож на сумасшедшего, который улыбается и смеётся совершенно невпопад. Люблю тебя…

Твой М. Г.

Я сложила тонкий листок пополам и поднесла к губам, затем, словно спохватившись, весело рассмеялась и отбросила его в сторону. Я была счастлива. Мне нравилось быть предметом страсти и обожания мужчины и мне понравилось принадлежать ему. Это чувство казалось наваждением, безумством, оно полностью поглощало меня, всё сильнее затягивая в бурный водоворот запредельных ощущений. Мне хотелось снова и снова припадать к источнику неукротимой, безудержной страсти и пить до опьянения. Иногда откуда-то из глубин сознания прорывался растревоженный голос совести, мнением которой я так беспечно пренебрегла. Он отчаянно пытался пробудить во мне чувство вины, пороча и укоряя за легкомыслие, но я решительно отвергала его нападки, повторяя, словно молитву, одни и те же слова: «Я хотела этого, мы оба этого хотели, и нам было хорошо. Я не обязана жить по чужим правилам. Я свободна». И голос умолкал, обижено прячась в обветшалую, растрескавшуюся раковину запретов и норм, за ненадобностью заброшенную в дальний угол.

Вечером того дня Марк уехал к отцу. Он позвонил уже перед самым отъездом и долго извинялся за то, что оставляет меня одну. Я желала увидеть его ещё хотя бы раз, перед тем как он уедет, но понимала, это уже невозможно. Его отъезд был неизбежен и крайне необходим, а потому я лишь шутливо просила прекратить беспочвенные извинения.

— Когда ты вернёшься? — спросила я.

— Точно не знаю, на работе взял за свой счёт три дня, но, надеюсь, удастся всё уладить быстрее.

— Я буду ждать тебя.

— А я буду очень торопиться, чтобы тебе не пришлось ждать долго.

Два дня от Марка не было никаких вестей, но у меня не оставалось времени на то, чтобы думать о причинах его молчания, отпуск закончился, начинался новый этап моей жизни — интернатура. Я очень волновалась и нервничала. Желая хоть чем-то себя занять и отвлечься от мыслей о предстоящем знакомстве с руководством и новым коллективом, я вымыла всю квартиру, до блеска начистила кастрюли и сковороды, перебрала гардероб и дважды перестирала и выгладила свои белые халаты.

В первый рабочий день я проснулась ни свет ни заря, вскочила с постели и начала собираться. Приведя себя в порядок и наскоро позавтракав, я сложила все необходимые документы в сумку и вышла на улицу. За ночь поднялся сильный ветер. Под его яростными порывами тополя, растущие возле дома, беспомощно махали ветвями, жалобно скрипели и оглушительно шелестели своими кожистыми листьями. Небо заволокло высокими глухими облаками, и сквозь них сочился оранжево-матовый свет. Защищаясь от ветра, я сильнее запахнула полы пиджака, немного наклонилась вперёд и отправилась к станции метро. Вокруг сновали, торопливо толкали друг друга, поспешно извинялись и вновь куда-то бежали спешащие по своим неотложным делам люди. Сегодня все стремились быстрее добраться до мест назначения и спрятаться от назойливого, завывающего в ушах и рвущего волосы ветра, все крепко держали свои головные уборы и сумки, кутались в кофты и пиджаки, наклоняли головы, словно разъяренные быки, готовящиеся к схватке с невидимым матадором.

С самого утра день у меня не задался. Не успела я завернуть за угол дома, как ветер растрепал мне причёску, и добрая половина шпилек рассыпалась по тротуару. Оставшиеся шпильки я торопливо достала из волос, сунула их в сумочку и наспех завязала разметавшиеся по плечам огненно-рыжие волосы в высокий хвост. В метро я так задумалась, что чуть не пропустила свою станцию, а когда спохватилась, чуть не забыла на сидении сумку. Уже возле самой больницы я не заметила камень и, неосторожно на него наступив, подвернула ногу. Сморщившись от боли, я рассерженно подумала: «Если так пойдёт и дальше, то главврач непременно окажется Сциллой, а заведующая отделением Медузой Горгоной, и мне придётся вечно укрываться от её смертоносного взгляда».

Но, к моему облегчению, главврач Евгений Петрович оказался вовсе не Сциллой, а приветливым мужчиной средних лет с узкими, сутулыми плечами и круглым животом, обтянутым белым халатом. Его овальное лоснящееся лицо с периодически выступающими на высоком лбу крупинками пота, которые он неустанно вытирал большим клетчатым платком, излучало добродушие и теплоту. У него были чёрные волосы, на висках уже тронутые сединой, кустистые, всклокоченные, сросшиеся на переносице брови, длинный крючковатый нос и матово-карие, совсем как у овчарки, глаза. Над мясистой верхней губой топорщились густые чёрные усы. Когда он разговаривал, они вздрагивали, обнажая неровные зубы, и смешно щетинились, словно маленькие морские ежи. Из-за глубоких продольных морщин на лбу, мешков под глазами и обвисшей на щеках кожи он выглядел уставшим, но вызывал уважение и симпатию своей цепкой деловой хваткой и знанием дела. Он был умён и общался с коллективом учтиво, что мне сразу очень понравилось.