Сухарева башня - [65]

– А! Ваня! – обрадовался Вежис, завидев Опалина, который стоял перед его столом с видом приговоренного к бессрочным каторжным работам. – Хорошо, что прислали именно тебя! Ты человек серьезный, а кто-нибудь другой обязательно все перепутает…

И говоря о том, как важно держать документы в порядке, о последних новостях («Ты слышал, что в Ленинграде поставили памятник Рентгену? По-моему, это замечательно») и о каком-то сборнике шахматных этюдов, о котором Опалин слыхом не слыхивал, Вежис отвел своего нового помощника в архивные дебри у дальней стены, где громоздились связки, стопки и залежи каких-то непонятных дел, папок и отдельных бумаг, иные из которых были покрыты густейшей пылью, а иные погрызены мышами.

– Вот, – сказал Вежис, красивым жестом обведя всю эту груду, – и это нам надо разобрать, привести в порядок и внести в картотеку.

Тут Опалин, подобно гоголевскому врачу, издал странный звук – не то «ы», не то «э», не то черт знает что.

– Откуда все это? – спросил он в отчаянии, когда смог выражаться членораздельно.

– Люди работали, – с легким удивлением ответил Вежис, пожав плечами.

Тут Ивану захотелось сбежать, но пришлось пересилить себя и остаться. А что еще он мог сделать?

Отчасти со сложившимся положением его примирило то, что Антон Францевич обеспечил ему прекрасное рабочее место – дивного вида бюро с множеством ящичков и двумя мощными лампами, а также хорошую бумагу и свежие чернила. Стул, который раздобыл работник архива, был с чистой обивкой, необыкновенно удобен и по своим габаритам идеально подходил Опалину.

– Опись пиши на одной стороне листа, – распорядился Вежис, – разборчивым почерком. Номер дела, дата, суть дела, раскрыто или нет, сколько листов, дефекты и замечания. Будут вопросы – спрашивай.

И он умчался в другой конец зала, где его уже ждал кто-то, пришедший за справкой. Опалин вздохнул, подошел к одной из бумажных куч, снял сверху пачку документов, на которой серела спрессованная пыль, и чихнул шестнадцать раз подряд, после чего ладонью стер пыль (она настолько слежалась, что просто так не стряхивалась и не сдувалась) и вернулся за стол.

Сразу же ему попалось дело об убийстве в Московской губернии какой-то местной роковухи, без фотографий, но с планом местности, где был обнаружен труп. Документы были заполнены на дичайшей смеси старой и новой орфографии, да еще с большим количеством ошибок, которые заметил даже Опалин, сам не слишком сильный в грамматике. Забыв, что ему надо было только кратко описать суть, он перелистывал страницы, некоторые места перечитывая по несколько раз, и увлекся настолько, что ему стало казаться, будто всех этих людей он видит воочию. Вот деревенская кумушка, которая клянется, что ничего не знает, а в следующую минуту вываливает ворох сплетен; вот мельник, само собой, кулак, который подмял под себя все мельницы в округе; вот покорный муж, который был под башмаком у убитой жены; вот местный раскольник, и местный юродивый, и местный пьяница, пропивший все, что только можно, и местный священник, давно махнувший на все рукой. Опалину довелось в детстве пожить в деревне, и кое-что он еще помнил – даже так: чувствовал всем своим нутром. Прежде чем дочитать до конца, он решил, что всему виной покорный муж – опыт научил Ивана, что многие, очень многие беды на этом свете происходят именно из-за слабых, малодушных людей. Но посланный в губернию агент открыл, что действовали жены деревенских – сговорились, собрались и забили жертву до смерти. Последняя бумажка в деле была заполнена другим почерком, и в ней сообщалось, что местным жителям рвение агента пришлось не по нутру: они подожгли избу, в которой он поселился, и он получил серьезные ожоги. Из бумаги этой также следовало, что агенту было всего 16 лет, и Опалин ощутил прилив сочувствия, – такой, что ему даже стало жарко. Он еще плохо умел отделять себя от обстоятельств, пусть даже они имели место несколько лет назад и никак его не коснулись, – и со вздохом принялся составлять опись, не переставая ломать голову над тем, что с этим агентом стало потом.

За полтора часа он занес в список всего два дела, после чего Антон Францевич вспомнил, что врачи советуют есть вовремя, и объявил перерыв на завтрак. Затем был еще один перерыв – на полдник, потом перерыв на обед, а потом – то ли на второй обед, то ли на ранний ужин. Отмечу заодно, что, несмотря на эти частые перерывы, Вежис был худощав, подвижен и с энтузиазмом разъяснял Опалину преимущество волейбола перед другими видами спорта. Впрочем, когда речь зашла о футболе, оказалось, что и эту игру он знает очень хорошо. Стоит также сказать, едва Иван заикнулся, что хотел бы сегодня навестить в больнице товарища, Вежис отпустил его к Селиванову, не задавая никаких вопросов.

Вернувшись в архив на следующее утро, Опалин поймал себя на мысли, что ему тут почти нравится и что с Антоном вполне можно иметь дело. Вдобавок Вежис сделал то, до чего Иван не додумался – принес из дома тряпочку, чтобы протирать от пыли бумаги, и хотя это кажется сущим пустяком, Опалину сразу же стало легче. Он снова принялся за просмотр бумаг. Убийство, убийство, убийство целой семьи, налет, кража бочки (потом выяснилось, что в ней был самогон), опять налет, а вот собственноручная записка Дзержинского тогдашнему главе уголовного розыска, которая почему-то завалилась между папками. Иван показал ее Вежису.