Сухарева башня - [64]

– Вы их выслеживали? – пролепетала Надя, совершенно растерявшись. – И Галю, и Анечку… и Лизу…

– Нет, – покачала головой Екатерина Александровна. – Был ужасный туман, Галя врезалась в меня на улице, даже не извинилась и побежала дальше… А я ее узнала. И мне стало так обидно! Я подумала – а если с ней что-нибудь случится, никто же не станет разбираться… И побежала за ней. Я боялась потерять ее из виду… Но прохожих уже было мало. Она не ушла от меня… И раз уж с ней получилось, нельзя было бросать все на полдороге.

– И ты думала, Евлахов бы простил, что ты убила его детей? – не выдержав, крикнул Опалин. Учительница усмехнулась.

– Ничего-то вы не понимаете, – проговорила она высокомерно. – Аристарх меня любит. А дети ему давно надоели! Только шум от них, и писк, и вечное «дай денег»…

И больше она не сказала ни слова, пока не явился Карп Петрович Логинов с оперативной бригадой.

Глава 28 Скрепка

– Погонят тебя из угрозыска, – сказал Опалину на следующий день Валя Назаров. – Честно-честно.

– За что?

– А ты сам сообрази. Жалоба от Кутепова на тебя есть? Есть. Теперь и вторая подоспела. Учительницу бил?

– Ну… приложил разок.

– Зачем?

– Взбесила она меня. Детей убила, и вся такая скромница, глазки в пол. Ах, я тут ни при чем, ах, оставьте меня, – злобно передразнил Иван.

– Ну и жди теперь неприятностей. Любовник ее кто – партиец? Удружил ты ему.

– Да при чем тут я? Он сам путался со всеми подряд, а его детям пришлось расплачиваться.

– И потащат его теперь на партком, стыдить будут, а может, вообще исключат. Думаешь, он тебе спасибо скажет, что ты убийцу разоблачил? Ты, Ваня, свинью ему подложил.

– Сам он свинья. В костюмчике…

В дверь без стука вошел Бруно Келлер.

– Скажи ты ему, – воззвал к немцу Назаров. – Ну честно-честно, сладу с ним нет никакого!

– Так… – Бруно стал против Опалина, засунув руки в карманы. – Короче, Ваня: ты молодец. Преступницу задержал – раз. Хазу нашел – два. Правда, ты попутно создал нам кучу проблем, но мы их разгребем, не впервой. А теперь для тебя особое задание. Дуй в архив к Вежису и помоги ему рассортировать старые дела. А то он жаловался, что у него никак руки не дойдут.

Опалин открыл рот. Работа в архиве, если речь не шла о поиске материалов для конкретного дела, в их среде означала ссылку, и он отлично это знал.

– Бруно!

– Это распоряжение Филимонова, – упреждая его жалобы, объявил немец. – Ты еще здесь? В архив, живо!

– Я что, опять отстранен?

– Никто не отстранен. Считай, что это просто передышка.

– Но Стрелок…

– Похоже, его дело у нас заберет Лубянка.

– Похоже? – озадаченно переспросил Назаров.

– Ну, тут на самом деле сложный вопрос. Пока его действия были чистой уголовщиной, но поезд с золотом государства – совсем другой коленкор. Это с одной стороны. С другой – у нас нет прямых доказательств, понимаешь? Только косвенные. Ваня слышал подозрительный разговор, из этого разговора мы сделали свои выводы, проверили – Аничкин и Лыскович действительно устроились работать на железную дорогу. Плохо, что они учуяли, что запахло жареным, и смылись до того, как мы их взяли… Так что, учитывая обстоятельства, на Лубянке могут и сказать: товарищи, не надо нам спихивать банду, с которой вы разобраться не в состоянии, ловите их сами, а мы… Ваня! Ты почему еще не в архиве?

– Почему вы не отправите меня в Виндавку? – проворчал Опалин. – Я могу в засаде посидеть…

– Там и без тебя хватает народу.

– Ну Соньку могу постеречь в больнице.

– Опалин, тебе велено идти в архив. Приказ. Начальства! – с расстановкой проговорил Бруно, выкатив глаза. – Ты можешь понять, черт возьми, что приказы не обсуждают? Шагом марш!

Иван поглядел на него, сердито сопя, подумал, что бы сказать этакое, чтобы поставить немца на место, ничего не придумал и поплелся к выходу. Перспектива работать под руководством Вежиса его не радовала. Он знал Антона Францевича и плохо его понимал, вернее, не понимал вообще. Хотя тот числился сотрудником угрозыска и носил форму, он разительно отличался от большинства агентов. Во-первых, он знал чуть ли не все языки на свете. Во-вторых, он читал все газеты и имел свое мнение по любому затронутому в них поводу – будь то политика, шахматы, стихи или конструкция нового автомобиля. В-третьих, он был то что называется неисправимым оптимистом. Если светило солнце, он радовался солнцу; если шел дождь, он радовался, что после дождя обязательно будет ясно; а если бы на улице разом стряслись мор, потоп, землетрясение и мировая революция, он бы обрадовался, что благодаря им стал лучше ценить прелести мирной жизни. Его невозможно было выбить из колеи. Он был обаятелен, улыбчив и добросовестен в том, что касалось работы – но как-то так сложилось, что, хотя Вежис считался человеком открытым, он никогда никого к себе не приглашал и вообще ни с кем не водился. Все его приятельские отношения были чисто внешние, вполне корректные, но поверхностные. Он был женат, но о супруге почти не упоминал, как и о своих троих детях. Ему исполнилось уже тридцать четыре года, и злые языки поговаривали, что он не прочь перебраться куда-нибудь в другое место, да вот беда: не получается.