Сугомак не сердится - [16]
Я посмотрел на Алевтину. Она сидела в полоборота ко мне и задумчиво грызла травинку. Ее лицо словно освещалось изнутри и было мягким, приветливым. В ту ночь я снова вспомнил Золотую.
Мы говорили много. Она спрашивала о брате, и я, кажется, мало прибавил к тому, что она знала о нем. Валентин работал на Новотагильском заводе.
— А это моя первая самостоятельная экспедиция, — проговорила Алевтина. — Счастливая я, — сказала она задумчиво. — В детстве мечтала найти руду. Потом мне все казалось, что хожу не по земле, а по золоту, по руде, по драгоценным камням. Хожу как слепая. Чудачка я тогда была, — тихо засмеялась Алевтина. — Теперь я богатая: нашла, что искала.
Ее несколько раз звали ужинать, она обещала прийти, но все медлила. Наконец она поднялась и сказала мечтательно:
— Еще немного, и мы закончим разведку. Тогда поеду к Валентину. Важный, наверно, стал — инженер!
Наутро геологи поднялись чуть свет. Алевтина пожала мне на прощанье руку:
— Мы, конечно, увидимся. Только ты, Сашок, Валентину об этой встрече не пиши. Хорошо?
Я проводил геологов почти до сугомакской дороги и свернул в сторону, к Разрезам.
Валентину о встрече ничего не писал. Лишь в конце письма добавил:
«И в наших краях появилась Золотая».
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
Когда августовские сумерки нависли над полями и березовыми перелесками, на отдаленный ток колхоза «Путь к коммунизму» въехала подвода. Невзнузданныи меринок помотал головой, покосился фиолетовым глазом на ворох пшеницы и потянулся к нему. Девушка-возница что есть силы натянула вожжи и сердито крикнула:
— Стой! Леша-ай!
Но меринок упрямо тянул вперед. Когда он достиг цели, потянулся влажными губами к пшенице. Из кустов, что темнели за током, вышел весовщик дядя Тимофей и схватил меринка под уздцы.
— Но! — грозно проговорил он, подталкивая меринка под челюсть. — Оголодал, дурень!
Девушка проворно спрыгнула с подводы и сказала дяде Тимофею:
— Ленивый такой. Кое-как доехала.
Девушке было лет восемнадцать. Была она в синем лыжном костюме.
— А Семенов тебя с твоим ужином не один раз поминал, — развязывая супонь, отозвался дядя Тимофей.
— Подумаешь, Семенов! — усмехнулась девушка, снимая с подводы завернутую в брезент алюминиевую посуду. — Его и кормить не за что — не заслужил.
Дядя Тимофей покачал головой, но промолчал. Расслабив чересседельник, он отвел меринка на поляну и пустил пастись. Сам ушел звать Семенова, ужинать.
Когда вернулся, девушка расстелила на траве брезент, расставила миски. Бидон с борщом стоял рядом. Дядя Тимофей подбросил в костер сухого валежника, набил трубку махоркой и, присев на корточки, прикурил от уголька. Потом подкатил к костру березовый чурбашок, сел и, пыхнув махорочным дымом, вздохнул:
— Вот так и идет.
— Что идет, дядя Тимофей? — не поняла девушка. Она резала хлеб по-крестьянски, прижав каравай к груди.
Дядя Тимофей сучком покопался в костре, вспугнув тысячу бойких искорок. Они рванулись вверх и исчезли.
— То и идет, — сказал он. — Сколько раз Семенову головомойку устраивали? А ему нипочем — не хочет работать ночью. И сегодня какую-то перетяжку затеял.
— А я думала вы о чем другом, — отозвалась девушка. — Будете ужинать?
— Покурю, а тут, глядишь, хлопцы подойдут. Газеты есть нынче?
Девушка подала пачку газет весовщику. Дядя Тимофей подвинулся к огню, из кармана телогрейки достал очки, приговаривая:
— Поглядим, что творится на белом свете, поглядим, — и развернул «Правду». Он перечитал заголовки, напал на какую-то интересную статью и, читая про себя, вслух комментировал:
— Ого! Вот это правильно. По-нашему!
Девушка то и дело поглядывала в поле. Когда комбайнеры появились, она радостно улыбнулась. Один из них был среднего роста, плечист, в замасленном комбинезоне, без кепки, подстриженный накоротко, под бокс. То был Семенов. Черная жирная полоса наискосок пересекла его щеку. Его помощник — Иван Чувячкин был ниже ростом со смоляной челкой на лбу.
Семенов лег возле брезента и, не глядя на девушку, буркнул:
— Наливай!
— Вымойся, — с укором сказала та. — Ведь грязный. Вода в котелке.
Семенов презрительно сжал тонкие губы, кинул на девушку колкий взгляд. Она пристально посмотрела на него. Семенов смутился и нехотя поднялся.
— Так его, Лена, приучай к дисциплине, — отозвался Чувячкин и, подойдя ближе, подмигнул: — Покруче с ним. Он тебя боится.
— И ты вымойся! Не чище своего дружка, — возразила Лена, густо краснея.
— Да? — удивился Чувячкин и почесал затылок. — А трюмо не захватила?
— Брось зубоскалить, Иван, — оборвал его Семенов. — Полей-ка лучше.
Чувячкин взял кружку и стал лить воду на широкие ладони товарища. Семенов фыркал и подгонял:
— Лей, лей!
Чувячкин вылил кружку холодной воды за шиворот Семенову. Тот взвыл, быстро распрямился и вцепился в Ивановы бока мертвой хваткой. Чувячкин присмирел и попросил:
— Я пошутил. Больше не буду. Полей мне.
— Я тебе полью! — пригрозил Семенов, однако кружку у Ивана взял и стал лить воду на его руки.
Лена испугалась за Николая, когда он вылил Семенову за шиворот кружку холодной воды. Но Семенов не рассердился на товарища, и ей сделалось смешно. Дядя Тимофей оторвался от газеты, посмотрел на парней поверх очков, покачал головой и снова углубился в чтение. Он уже добрался до районной газеты.
