Суфлер - [16]

«Почему Евгений Игоревич не желает меня видеть? Мы всегда так хорошо общались… В последнее время особенно сблизились… После того как я чудом раздобыла для него этот редчайший герметический трактат…[1] И вдруг видеть меня не желает! Не мог же он обидеться за то, что я не успела приехать!» Отчаянно пытаясь разобраться в этой загадке, художница внезапно осознала еще два весьма странных обстоятельства, которые не сразу дошли до ее сознания. «Почему Татьяна забрала у мужа мобильный телефон?! Кто же так поступает, оставляя человека в больнице?! Ведь не в коме он, не умер!»

И вторая странность насторожила ее, едва она вспомнила последние слова супруги Эрделя. «Сказала, что ложится в постель отдыхать. Но я только что звонила им домой, никто не взял трубку. Конечно, она и не обязана была подходить к телефону. Но на звонок по мобильному тут же ответила. Так может быть, она вовсе и не дома сейчас? И это просто отговорка, чтобы от меня избавиться?»

Женщина встала, подошла к окну, открыла разбухшую створку. В лицо ей посыпался мелкий колючий снег, сдуваемый ветром с гребня крыши. Переулок, обычно затихающий ближе к полуночи, был необычно пуст для десяти часов вечера. Оранжевые луны фонарей висели длинной вереницей на перекрестье проводов. Настоящей луны не было видно, выше кровель домов бесновалась метель.

Александра не находила себе места от беспокойства. Все, случившееся сегодня, выходило слишком далеко за рамки обыденности, чтобы она могла заставить себя лечь в постель, закутаться пледом и уснуть. Женщина решила спуститься в опустевшую мастерскую Рустама на втором этаже и оглядеться там. Она снова застегнула куртку, которую принялась было снимать, и вышла на лестницу.

Спускаясь, женщина старалась производить как можно меньше шума. Хотя ключ был вручен ей официально, ее не покидало ощущение, что она незаконно пытается проникнуть в чужую квартиру. Откуда оно взялось, Александра не понимала. В этом доме, давно превратившемся в коммуну, почти все двери были незапертыми, многие вещи считались общим достоянием. Электроплитки, чайники, посуда, одеяла – все кочевало с этажа на этаж, в зависимости от того, к кому приезжали гости. И все же Александра почти прокралась мимо приоткрытой двери скульптора. Из квартиры раздавались громкие мужские голоса. К Стасу пришли гости. Незапертая дверь свидетельствовала о том, что Марья Семеновна была отправлена за покупками. Сама она никогда не оставила бы мастерскую открытой.

На втором этаже Александра остановилась, достала ключ и на ощупь отперла замок. Переступив порог, она с опаской пошарила по стенам вдоль косяков, ища выключатель. Вся проводка в доме была допотопная, наружная, во многих местах чиненая-перечиненая и даже вовсе оголенная. Неосторожное прикосновение могло закончиться фатально.

Вспыхнула лампочка, осветившая переднюю. Александра двинулась осматривать квартиру. «Недурно, – говорила она себе, – куда уютнее, чем у меня! А еще говорят, что женщина умеет создать вокруг себя уют из ничего, а мужчина – нет. Смотря, какая женщина… Я ни к чему подобному не пригодна. А Рустам-то молодец, даже выключатели новые поставил!» Свет в своей мастерской она давно включала с помощью пластикового черенка сломанной вилки, опасаясь, что ее ударит током. Из дыры в стене злобно таращилась окисленная медная кнопка, опутанная оголенными, подпалившимися проводами.

У Рустама в мастерской царил если не порядок, то его близкое подобие. Было видно, что художник пытался свести к минимуму неудобства, потратив такой же минимум средств. Проводка в стратегических местах была обновлена, а старая, опасная, частично вовсе убрана. Стены оклеены дешевыми обоями – наспех, небрежно, в шрамах и складках, но, во всяком случае, грязь и плесень были прикрыты. К черному выщербленному паркету прибит линолеум, грошовый, но целый, без дыр. Александре, привыкшей на чердаке к лишениям, убогое жилище показалось роскошным. Она обошла все три комнаты, потрогала лежавшие на полу старые матрасы, везде включила свет. «Здесь можно отлично устроиться! Спать, есть, мыться. Даже вода нормально идет из крана!» На чердак вода доходила в виде тонкой струйки, едва сочившейся из позеленевшего латунного крана, вмазанного в прогнившую стену.

Вдоволь нарадовавшись на свое новое жилье, Александра задумалась о переезде. И тут перед нею встала задача почти неразрешимая.

Мастерская на чердаке досталась ей после смерти мужа, с которым она прожила пять лет, вплоть до того дня, как нашла его мертвым на этом самом чердаке.

Ивану Корзухину, чью фамилию женщина отныне ставила рядом со своей, было тогда всего сорок пять лет. Ей – на двенадцать лет меньше. Оставшись вдовой в тридцать четыре, Александра не делала больше попыток ни выйти замуж, ни просто с кем-то сойтись. У нее на счету был еще первый, неудачный брак, заключенный в пору ее учебы в Питере. Ее избранником стал молодой скульптор из Архангельска, с которым она прожила недолго. У Александры сложилось убеждение, что она попросту не создана для семейной жизни, для устройства домашнего очага, и, к сожалению, для материнства. До какого-то момента она смутно мечтала родить ребенка «для себя», правда, не представляя, от кого и на какие средства, на какой площади этого малыша содержать, ведь чердак, продуваемый всеми ветрами и неимоверно грязный, для этого не подходил. Но врач, к которому женщина обратилась, вынес жесткий вердикт: ребенка у нее никогда не будет. И она смирилась с тем, что навсегда останется одна, и перестала мечтать о призрачном личном счастье вовсе, даже в шутку.