Суета сует - [20]

— Спасибо, — поблагодарила, не повернувшись. — Я приду.

6

В полном разгаре праздник у Бахтиных. Оживились, разрумянились женщины, веселы мужчины — ослаблены галстуки, сняты пиджаки. Нестройный гул пропитался вскриками, хохотом, перестуком ножей, вилок — застолье разбилось на кучки: снедь пробуют, кому какая нравится, хозяйку похваливают, хозяина не забывают. Пожилые сгрудились вокруг старика Бахтина: рассуждают степенно, вилками в тарелки тычут старательно, вечер еще длинный, беседа долгая. Разговаривают, слушая и не слушая друг друга, говорок течет неторопливо, негромко: «…зажал он нам сорок кубов, зажал — не впервой это за ним», «Ко мне свояк приехал, говорит, у них тоже закрывают…», «Матвей, с внуком тебя». И снова, мерно, не спеша: «…он мне профилакторий. А что профилакторий, когда у меня язва, мне Пятигорск надо», «…а на кой ляд мне столько картошки? Половину огорода Ивану Недорезову отдал», «…и вот, забурился это он на стрелке, вылетел, а за ним двадцать вагонов».

У молодежи голоса погромче, жесты поразмашистей, смеху побольше: «…какие сто сорок? Какие сто сорок? При ста сорока твоя „Ява“ на куски разлетится!» «А для чего, — спрашиваю его, крепить? Для чего крепь?! Там атомной бомбой не разворотишь!», «…за футбол сутки, за дружину двое, двое донорских. Понял?», «…он мне права качает, будто я на этом погрузчике в первый раз. Сунет еще раз нос, брошу все, уйду на проходку. Меня с руками возьмут!»

У женщин свои интересы, свои разговоры. Поблескивают глазами, на своих мужиков посматривают, шепчутся, хихикают, прикрывая рты ладошками, и тоже — в полный голос — о наболевшем, сокровенном: «…а я ему говорю: еще раз выкинешь такой фокус, поминай как звали», «… мог бы и подождать, невелик барин», «…ну выпил раз. Но каждый-то день шары заливать — срамота! Да и копейка-то тоже ведь не безразмерная», «…я две пары взяла. На моем Леньке горит как на костре», «…учителка говорит, у него способности есть, но лентяй», «…и идет она, девки, вся в белом, а фата, ну точь-в-точь паутинка…» И уже затянула, притворно запечалившись, курносая и смешливая соседка Максима:

— «Миленький ты мой, возьми меня с собой…»

Парни повернулись на голос, зашикали, замахали руками:

— Во! Заголосила!.. Кончай ты, «тонкая рябина»!.. Клавка, не ной!

Но та в их сторону даже бровью не повела, только лицо сделала совсем уж жалостливое, продолжала тоненько, со слезой:

— «И там, в краю далеком, назови своей женой…»

Притихли женщины, напустили на себя грусть и подхватили прилежно, старательно, полузакрыв глаза и выкрикивая слова песни пронзительными изменившимися голосами. Мария с тревогой и настороженно следила за ними — как бы сына не разбудили, — но не выдержала, сделала постное лицо и тоже заголосила — подхватила припев.

Максим с удивлением поглядел на свою соседку-солистку, о которой позабыл, как только появилась Сокольская, и опять наклонился к уху Наташи, продолжая прерванный рассказ, — посмеивается, ноздри раздувает, бровями поигрывает. Девушка вежливо улыбалась, но в глазах ее, глубоко-глубоко, застыли льдинками страх и неприязнь. Иногда она вскидывала глаза на Шахова, просила его взглядом, чтобы обратил на нее внимание, увел бы от этого смуглого расторопного парня, но Андрей ее взгляда не замечал. Расслабив галстук, раскинув руки на спинки соседних стульев, он лениво поругивался со стариками:

— Кто говорит? Я говорю. Лет через десять здесь будет город. Есть же другие шахтерские города: Донецк, Караганда, Карпинск…

— Там уголь, — презрительно отмахнулся старик Бахтин, — а у нас совсем другое… Иссяк запас? Иссяк! Сколь шахт-то закрыли, а?

— Вот, вот, — поддержал его щупленький старикашка. Он елозил на стуле, порываясь встрять в разговор. — Деды, отцы тут робили, а теперь тю-тю. Снимайся с места, гуляй… У меня почти все соседи уехали!

— Вернутся, — зевнув, пообещал Андрей. — И новые понаедут, — потянулся, — в наш будущий город Катерининск — Катериноград!

Максим, подогреваемый почти влюбленным взглядом Марии и вежливой улыбкой Наташи, зажмурился, раскинул руки и выдохнул-выкрикнул:

— А теперь — танцы! Полный вперед, шеф! Музыку — на всю катушку!

Николай, развернувшись, ткнул пальцем в клавиш транзисторного магнитофона. Заныли, застонали электрогитары. И лицо Марии стало каменным.

— Ну уж нет! — решительно заявила она. — Давайте-ка с танцами на двор. Славика разбудите. — Схватила магнитофон, сунула мужу. — Понял?

Максим — рука кренделем, на лице улыбка — повернулся к Наташе:

— Разрешите пригласить на тур вальса?

Девушка жалобно и просительно взглянула на Андрея, но тот уже пробирался к хозяйке дома. Склонил голову, щелкнул каблуками. Мария прыснула в ладонь, ткнула шутливо Шахова в грудь, но под ручку его взяла, поплыла рядом к выходу.

На двор уже опустились прозрачные светлые сумерки, которые бывают, когда солнце село, день кончился, но вечер еще не наступил, земля еще не приготовилась к ночи. Ревел магнитофон, певец рокотал что-то непонятное, но мужественное и ритмичное, кудахтали в сарае встревоженные куры, бесился от радости, путался под ногами лохматый, состоящий, казалось, из свалявшейся шерсти и восторженного лая, соседский Бобик; ворковал что-то Наташе Максим, девушка фыркала, поджимала губы, но иногда не могла сдержаться, улыбалась, отвернув голову; отплясывали, подняв тонкое облачко пыли, шахтеры, их жены, подруги, друзья и приятели родителей Николая и Марии — гуляй, народ, у бригадира Бахтина сын родился! Танцевали по-разному, в зависимости от возраста и темперамента, — молодые модничали, изгибались, поводили руки ми, усердствовали с серьезными лицами; те, что постарше, выделывали коленца, прихлопывали и притопывали, ухали и ахали, мужики пускались вприсядку, женщины и взвизгивали, а Клавка — «тонкая рябина» — взмахнула платочком и, перебирая ногами, поводя плечами, остановилась перед кудрявым парнем, который, уронив голову на аккордеон, терзал его, пытаясь подыграть магнитофону, да как закричит вдруг пронзительно и не в лад: