Судоверфь на Арбате - [63]

Под конец официальной части специальное жюри подвело итоги соревнования между отрядами, и тут выяснилось, что «за значительный вклад в изучение истории нашей Родины и за подготовку отчетной выставки группа 46-й школы награждается поездкой в город Ленинград во время зимних каникул».

Официальная часть закончилась. Потом показали кинофильмы, слайды, сделанные ребятами разных школ, в большом зале играл оркестр, стихийно состоялся конкурс самодеятельной туристской песни.

— Пошли в зал на танцы, — радостно подскочил ко мне Филимон. — У меня там девочки знакомые из сорок третьей школы. Пошли, а?

— Ребята, я с вами, — откуда-то вынырнул Миша Булдаков. — Ладно?

— Ну, пошли скорее, а то они уже в зале, — торопил Мадленский.

— Вы пока идите, а мы со Славкой вас догоним, — ответил я, — там, в маленьком зале, кажется, Юра Аделунг — давно не виделись.

Юра был прирожденный, вернее даже сказать, потомственный турист. Его отец был большим другом Александра Сергеевича, вместе они организовывали в свое время водную секцию Московского клуба туристов, вместе устраивали традиционные туристские слеты, а на майские праздники регулярно отправлялись на подмосковные реки. Аделунг-старший работал путейцем, но порой с ним происходили самые неожиданные истории. Однажды он принимал участие в съемках увлекательного фильма «Дети капитана Гранта». Пригласили Аделунга в качестве консультанта, когда для каких-то сцен понадобилось монтировать железнодорожный путь.

Сначала он занимался только своим делом, а затем так увлекся, что стал давать советы режиссеру, и тот при этом не возражал и не возмущался, хотя это случается редко. В конце концов он сыграл в фильме роль негра-гиганта, восхищавшего нас совершенно сногсшибательной дракой в кульминационной части фильма.

Что же касается Юры, то путейцем он не стал. Весь его жизненный уклад был подчинен туристскому распорядку: то он отправлялся куда-нибудь с рюкзаком за плечами, то уходил с друзьями на плотах по горным рекам. Когда же настало время выбирать свой жизненный путь, он, не в силах изменить своему увлечению путешествиями, сделался геологом, что, конечно же, было воспринято всеми как нечто само собой разумеющееся.

Тогда еще в долгих туристских подходах у Юры открылся талант к стихотворчеству. Постепенно он научился подбирать подходящую мелодию и вскоре сделался настоящим бардом. Мы любили слушать его лиричные, поистине трогающие душу песни, которые контрастировали с его хрипловатым голосом и грубоватой внешностью, как цветок с замшелыми камнями старого бастиона.

Звучали в Юриных песнях и грусть по уходящей вдаль дороге, и бой курантов в предутренней Москве, и раздумья старого флибустьера, которого ведут на казнь, и лихой ноздревский гонор бывшего актера из цикла «Ночные встречи». Он подбирал мелодии к стихам Грина и сам написал несколько песен об этом романтичном писателе. Юра пел о ковбоях-неудачниках, пиратах, о своих друзьях — байдарочниках, героях старых сказок, сосновых плотах, кораблях в Лиссе и даже восставших из гроба мертвецах, которые до третьих петухов бродят по дорогам и пугают запоздавших прохожих.

Юра, как всегда в торжественных случаях, одетый в линялую и штопаную штормовую куртку и тельняшку, расположился на подоконнике небольшого уютного зала. Вокруг него, приоткрыв рты и устремив восторженные взгляды, скопилась стайка слушателей. Юра не торопясь перебирал струны гитары и явно не спешил радовать своих поклонников очередным произведением.

— Привет, Юрка!

— A-а, ребята. Я слышал, вы нашли клад старика Флинта.

— Ну, клад не клад, а кое-что все-таки, — скромно ответил Слава.

— Банк сорвали — в Ленинград едете, — продолжал Юра.

— Это точно.

Часть восторга почитателей, обращенного к своему кумиру, невольно распространилась и на нас, как из людей, которые вот так вот запросто разговаривают с самим Аделунгом. Не прикрывая удивленных ртов, они, как по команде, вертели головами в сторону говорящего в этой пустой необязательной беседе.

— Спой лучше что-нибудь, — попросил Слава.

— Вот, хотите последнее, — обрадовался Юра, он вообще любил выступать. — Песенка про старого фотографа, который бродит по Москве и снимает старые кварталы.

Юра несколько откинул назад слегка лысоватую голову и ударил по струнам:

Меня вы найдете всегда и везде

С облезлой треногой и ящиком старым.

Брожу по Москве и снимаю весь день

Дома, переулки, дворы и бульвары.

Под красною лампой над белой бумагой

Я в полумраке замру в ожиданье…

— Это он про Александра Сергеевича написал, — шепотом сказал Слава.

На нас зашикали:

— Тихо!!!

Юра прикрыл глаза, еще больше откинул голову:

Домам, как и мне, есть о чем рассказать

И есть, что оставить счастливым потомкам,

Они не хотят, как и я, умирать,

Ведь им, как и мне, неохота на сломку…[5]

Юра спел последний куплет про старого чудака, и тут в зал, натужно вопя, вкатилась лихая компания с двумя гитарами наперевес.

— Смотри, «лоси», — оживился Слава, — на гитарах играют.

Наши старые знакомые были неотразимы. Инструменты пели у них в руках. Длинные цепкие пальцы строго держали лады, а закаленные глотки ни на секунду не затихали. Их молодцеватые груди были увешаны значками с экзотическими названиями.