Судоверфь на Арбате - [62]
— Ладно, ребята, думайте, а через пару дней приходите. Не забывайте, что нам еще нужно подготовить схемы, записи и фотографии для Академии наук.
— Конечно, Коля Зорькин уже почти все перечертил.
— А дневник обработали? Один экземпляр надо передать в штаб Всесоюзной экспедиции пионеров и школьников.
— Еще не совсем. Алена говорит, что сделает к концу недели.
— Ну, бегите, а то завтра школу проспите.
На улице было холодно и сыро. Сыпало что-то мокрое.
— Смотри, первый снег. — Слава кивнул на уличный фонарь, вокруг которого совершенно явственно плясали снежинки.
— А еще только октябрь, — огорчился Филимон.
Скоро в воздухе все стало белым, и черный мокрый асфальт, усеянный желтыми листьями, покрылся сплошным ковром. Крупные снежинки крутились вокруг желтых фонарей, осыпали неопавшие листья на деревьях.
Вдоль Арбата дуло. Снежинки падали на лицо и тут же таяли. Мы пересекли несколько черных полос, оставленных на белой мостовой колесами автомобилей. Светились голубоватым светом витрины диетического магазина. Около шашлычной «Риони» снег был вытоптан. Там никак не желала расходиться какая-то подгулявшая компания. Слышался женский смех, бравый мужской хохот…
— Как-то непонятно, — неожиданно сказал Слава, — на Арбате построили «Риони», кафе «Ленинградское», я уже не говорю о «Праге». Можно подумать, что не могли снабдить эти заведения какими-нибудь чисто московскими арбатскими названиями. Ну, ладно, пусть будет «Риони» — как-то еще созвучно певцу Арбата Булату Окуджаве, но «Ленинградское» почему? Ведь Арбат всегда был дорогой на Смоленск. Назвали б лучше «Смоленское».
— Действительно, — поддержал Филимон, — ведь в экспедиции мы пользовались названиями как источником исторической информации. А здесь? Что узнает историк, если где-нибудь в архивах обнаружит название этих пунктов общепита на Арбате?
— Он, вероятно, решит, что Арбат был одновременно дорогой в Грузию и Северную Пальмиру,’ — улыбнулся Слава.
Плотников переулок обступил нас своими уютными домами, ветер стих. Здесь недавно построили новое здание: строгий прямоугольник из светлого кирпича, несколько рядов окон да небольшой навес над подъездом — классический образец «рационального дома» города гениального французского архитектора Ле Корбюзье. Рядом с ним дома в стиле «модерн», построенные здесь в начале века, казались тяжелыми дредноутами.
Тогда еще трудно было представить, что Москва переполнится такими коробками, они успеют всем надоесть, а мы с нежностью будем смотреть на наш старый арбатский дредноут.
В конце Плотникова расстались. Здесь переулок упирался в какой-то деревянный барак и разбегался в стороны: на улицу Луначарского и в Большой Могильцевский переулок, который, соединившись возле сохранившейся церкви Успения на могильцах с Малым Могильцевским, переходил в Мертвый переулок, получивший в 1936 году имя Николая Островского.
Надо сказать, безрадостность этих названий происходит совершенно по разным причинам. Могильцевские переулки, как и само название церкви «на могильцах», показывают, что церковь стояла среди кладбища, как, собственно, все приходские церкви Москвы до указа Петра I 1723 года, запретившего хоронить в городе при церквах, за исключением «знатных персон».
А Мертвый переулок назывался так просто по стечению обстоятельств — от имени домовладельца Мертваго.
Через неделю работа кипела вовсю. Привычно, как для байдарок, строгали рейки для стендов, окрашивали их в черный цвет. Под руководством Александра Сергеевича собирали самые неожиданные конструкции, на которых вскоре возникла яркая схема маршрута с указанием открытых нами исторических объектов. Александр Сергеевич помог Володе и Славе подготовить фотографии. Огромное мозаичное изображение Александра Невского на белом коне, которое выкладывали всем миром, венчало эту необычную отчетную выставку. Филимон все же добился, чтобы на одном из стендов показали результаты раскопок, изобразил контур обнаруженного в кургане воина и украсил его макетами найденных возле него предметов.
Во Дворце пионеров выставка экспедиционного отряда № 532 сорок шестой школы сразу привлекла всеобщее внимание. Во-первых, решетчатые стенды разместились в самом центре огромного фойе, а во-вторых, привлекала совершенно необычная демонстрация всего материала и то, что под стендами стояла одна из байдарок конструкции Александра Сергеевича, изготовленная нами под его руководством и, кстати, побывавшая в эксплуатации.
Когда я с Володей Осадчим вошел в фойе, Слава, совершенно измученный вниманием и вспышками блицев, давал пояснения.
— Слушайте, мужики, поработайте тут немного, а то совсем замучили. И из «Комсомольской правды», и из «Пионерской»…
— А как выставка, нравится?
— Как кому. Одним нравится, другие говорят: формализм какой-то. Но больше все же нравится. И байдаркой интересуются.
— А что байдарка?
— Да вот чертежи просят, телефон Александра Сергеевича…
Вскоре всех пригласили в зал, где в президиуме восседали светила отечественного туризма. Выступали ребята, рассказывали о своих путешествиях, находках. Вначале нам казалось, что интереснее, чем наша экспедиция, просто не бывает, а тут вдруг выяснилось, что большинство отрядов проделало очень интересную и полезную работу: помогали геологам, историкам, ихтиологам. Часть отрядов прошла по пути боевой славы отцов и дедов.
