Судовая роль, или Путешествие Вероники - [34]

Ника с чашкой ушла в комнату, еще раз проверила сумку и документы, расчесалась перед настенным зеркалом. С тоской подумала о том, что ехать десять часов и хорошо бы перекусить, чтоб не укачало. А еще хорошо б позаседать в туалете, чтоб не метаться в поисках сортира сразу как приедет. Но разве ж оно получится усилием воли. Она сунула щетку в кармашек сумки и снова пошла в кухню.

— … а дядя Веня играл на аккордеоне, так славно играл, только все одно и то же. Три песни. Все танцевали, прямо в общем коридоре. Масло достать тебе? Нет? А варенья? Ну, вот мед еще. А бабушки твоей сестра, она как раз приехала из Пышмы, привезла целый мешок орехов кедровых. И все ходили, хрустели. Налить еще?

Ника дожевала свернутый трубочкой блинчик и снова уединилась в туалете.

— Платье я потом отдала Эльвире, когда она выходила замуж, такое креповое, с газовым шарфиком. Веронка, а ты что так рано встала?

Спустив воду, Ника открыла дверь и сказала в недоумевающее лицо матери:

— Мам, я в Жданов. Коля там, мы договорились. Я приеду через… через три дня. А вечером сегодня позвоню.

— Вероника! Я… я… но ты же мне ничего не сказала! Легла, как партизанка, и не сказала!

— Мама, я езжу к нему уже шесть лет! Даже с половиной! Мы женаты не были, я уже ездила.

— О-о-о, я помню! Ты меня просто убила тогда! Уперлась, поеду и все! А вдруг бы ты забеременела? А? Что бы я, что бы мы делали?

Ника вытащила из комнаты сумку, и устало посмотрела на мать.

— Ты хоть сама слышишь, о чем говоришь? Это шесть лет тому было. У тебя уже внуку четыре с половиной, а ты все — бы да кабы.

— Не груби мне, — взволновалась Нина Петровна, — не смей!

Ника завязала шнурки на кроссовках и выпрямилась, закусывая губу. Поглядела на часы. Все успела, вот только еще одно осталось…

— Мам, ты говорила, денег дашь мне.

— Я? Ну знаешь. Ты ведешь себя, как… как…

— Ясно.

Ника дернула засов и вышла, закрывая за собой дверь, которая тут же снова открылась.

— Веронка. Вероника! Я кому говорю! Вернись, ты же хотела — денег.

Но Ника, нахмурив брови, выскочила из подъезда, твердо ступая бесшумными подошвами, стремительно прошла мимо сладко спящего Атоса и под робкие возгласы матери, что неслись из форточки, свернула за угол дома.

Ветер радостно толкнул ее в спину, подбадривая. Ничего, выл низким голосом в ухо, кидая на шею газовый шарфик сонных весенних запахов, ничего, Куся-Никуся, у тебя в кошельке сто восемьдесят рублей, целая зарплата, да через три дня вернешься и отдашь Тинке остаток. А после долг. На все тебе хватит. Смотри, как летают по майскому утру кроны деревьев, видишь? Весна, Ника, пришла твоя весна.

И она почти побежала, поддергивая сползающую с плеча тяжелую сумку. Засмеялась растерянно, не понимая, откуда взялось стремительное, как чирканье ласточек, ощущение счастья. Почему-то вспомнила Ваську, дурацкую и шебутную, и это успокоило и согрело.

— Ника! — Из порыва ветра вывернулся на нее Атос, тяжело дыша, сорвал сумку с плеча и пошел рядом, моргая сонными глазами.

— Вот даешь, а? Чего ж не разбудила? Я ждал-ждал.

— Атос, у меня дела. Так сложилось. Шел бы ты спать. Через час я уже буду в море.

— Ну я б хоть проводил. Чего ты смеешься опять?

Ника прогнала из головы мысль, что решила бы мама, увидев, как сонливец тащит с ее плеча сумку. Точно позвонила бы в ментовку.

— Нервы, — ответила коротко.

Он кивнул и взял ее руку, сжал, прибавляя шагу.

На сером пирсе морвокзала теснилась толпа, окруженная сумками и баулами. Люди растерянно переговаривались, а по рыхлой сердитой воде грузно прыгала длинная округлая коробка кометы, и трап елозил по дереву, натягивая тросы перилец.

— Иди, — отрывисто сказала Ника, — иди, Атос, я сама.

Тот оглядел серый лоскут воды, обрамленный с одной стороны пирсом, а с другой — ржавой громадой плавучего дока. Поставил сумку наземь:

— Стой тут. Слышишь?

— Я пойду.

— Сказал, стой. Не видишь, какая волна?

Побежал к зданию вокзала, мелькая острыми локтями и показывая светлые подошвы кроссовок. Ника растерянно посмотрела на мятущуюся воду. Как же она не подумала? А вдруг шторм? Черт и черт, ведь совсем настроилась уже.

Атос бежал обратно, на ходу затягивая растрепанный хвост.

— В общем так. Отход откладывается, пока на час. Сказали можно поменять билет на завтра, вроде метеосводка хорошая. Ника, пойдем. Сменяешь билет, побудешь у меня. И домой не надо тебе. А? Отдохнешь, я ж вижу — извелась вся.

— Что? Что он говорит?

— Не будет рейса?

— Как не будет?

— А билеты как же?

— У меня поезд!

Люди подходили, обступая их тесным кругом, глядели на Атоса, будто он тут главный не только над расписанием, но и над погодой. Кто-то, оставив с вещами детей, побежал к кассе, где мужчина в морской форме только что вывесил объявление.

Ника схватила сумку и прорвалась через людей, потащила ее к скамейке и села, глядя на розовое солнце в прядях тонких, быстро летящих облаков. Сказала тоскливо Атосу, который бухнулся рядом:

— Ты не понимаешь. Совсем не понимаешь, да что ж вы такие вот… все… Я не могу к тебе.

— Ну почему?

Она села так, чтоб видеть вход в вокзал и небольшую толпу возле объявления. Поправила волосы, которыми властно играл ветер.