Судьбы - [50]

Ему потребовалось время, чтобы заставить зажигалку заработать. Наконец, тоненькое пламя лизнуло сухие палочки, зацепилось за них и быстро распространилось. Он подложил в костёр веток и наблюдал, как постепенно поднимается пламя, почувствовал, как оно начинает испускать нежное тепло. Медленно и устойчиво. Если он свалит слишком много веток сразу, то задушит пламя, и костёр потухнет. Хоть он и был слишком мал во время своих давних походов, но огонь разводил фактически сам. Несколько раз помог это сделать отцу, внимательно изучив процесс. В детстве он всегда был таким — наблюдателем. Он наблюдал за людьми. Замечал мелочи.

— Как тебе это, папа? Я сам это сделал.

— Лучшего огня я никогда не видел, Люк.

Он встал. Теперь костёр был в порядке — сильный и жаркий. Некоторое время он смотрел на пламя, позволяя теплу проникнуть в грудь и сжечь воспоминания, превратить их в пепел. Нет смысла замыкаться на них.

Коринфия уже снова спала, свернувшись калачиком на камне. Он опустился рядом с ней.

— Коринфия, — сказал он. — нельзя засыпать, пока не согреешься. — Он пытался игнорировать странное желание прикоснуться к ней, запустить пальцы в ее волосы. Когда она не ответила, он снял куртку и укрыл её, как одеялом. — Коринфия.

Когда он её встряхнул, она тихо застонала, но не проснулась. Его начал грызть страх. Что, если она слишком больна, если она не проснётся…

Сможет ли он спасти Жас без её помощи?

Он медленно протянул руки и, осторожно подняв, переложил её себе на колени, держа завернутой в куртку, и осторожно растирая руки и плечи. На секунду её голова откинувшись оказалась напротив его, и он почувствовал запах её дыхания. Цветы.

Она пахла цветами.

Девушка пошевелилась и сдвинулась в его руках. Он почувствовал тот момент, когда она поняла, где находится. Её тело напряглось, и она испуганно вскрикнула, встрепенувшись у него на коленях. Руки нащупали его грудь. Глаза были огромны и серебрились в лунном свете.

У Люка перехватило дыхание.

— Я — я пытался тебя согреть. — Его голос звучал отдалённо, незнакомо, будто говорил кто-то другой.

Одну долгую секунду — которой хватило, чтобы представить, как он целует её, прижимает к груди, гладит по спине и спутанным волосам — они смотрели друг на друга.

Затем Коринфия отстранилась и отодвинулась от него.

— Что случилось? — Спросила она.

Он почувствовал головокружение и — поскольку он отдал ей свою куртку — холод. И все же, странно, по его венам пронёсся дикий жар. Он встал и подошел к огню.

— Ты заснула. Ты могла замерзнуть. — Он присел на корточки и пошевелил костёр, пытаясь не смотреть на нее.

Но она подошла и села рядом. Цвет возвращался к ее коже, губы больше не были синими.

— Ты развёл костёр?

— Да. — Люк отклонился назад, наблюдая, как поднимаются к небу искры.

— Как? — спросила Коринфия.

Он быстро глянул на неё, она что, шутит? Но похоже, ей было действительно интересно.

— Мой папа брал меня в поход, — сказал он. Он не любил говорить о своей семье — никогда не говорил о ней с Карен, если мог избежать этого, — но здесь, в этом безумном мире, с двумя лунами над головой, всё представлялось не таким уж плохим.

— Папа, — повторила Коринфия, будто никогда не слышала этого слова. Потом вдруг: — Тебе это нравилось?

Вопрос застал его врасплох.

— Да, — сказал он медленно. — Мне это нравилось. — Он подбросил в огонь пару веток, и некоторое время они сидели молча. Люк не понимал почему, но, как ни странно, чувствовал, что ему уютно вот так сидеть с ней в холоде и темноте.

— Один раз мы шли пешком десять миль к горячим источникам, которые Папа хотел посмотреть, — вдруг сказал Люк. Он только сейчас это вспомнил. — Потратили целый день, чтобы туда добраться, потому что я был ещё маленьким, и нужно было делать частые остановки, чтобы я мог отдохнуть. Тогда я был очень зол на него, потому что он заставил меня всю дорогу нести мой собственный пакет. Он постоянно говорил — поверь, это того стоит.

Люк замолчал. Он практически чувствовал запах того леса, мха и красной земли, запах животных и растений, и того густого лимонного напитка, который он пыхтя тащил всю дорогу.

— Стоило? — спросила Коринфия.

— Что? — он почти забыл про неё.

— Поход стоил того?

Он улыбнулся. Было такое ощущение, что с этих пор он всегда улыбался:

— Стоил.

Коринфия придвинулась чуть ближе. Внезапно Люк остро ощутил пространство между ними — едва ли дюйм разделял их руки. — Вы по-прежнему ходите вместе в походы?

— Нет, не навсегда. С тех пор, как мама ушла. — Слова вылетели прежде, чем он успел остановить их. Он никогда никому не говорил о своей матери. Только он, Жас и папа знали правду.

— А что случилось? — Коринфия обняла прижатые к груди колени, при это случайно задев его руку. Ее пальцы были такие маленькие, такие изящные, ее без лака ногти походили на маленькие ракушки. Ему захотелось переплести её пальцы со своими и держать до тех пор пока не остановится это глупое жжение в груди.

Коринфия сказала:

— Если не хочешь говорить — не говори. Всё нормально.

Люк сделал глубокий вдох. Это была проблема. Он хочет.

— Мы думали, что она вернется, — выпалил он, и тут же почувствовал, что кричит. Нет, его голос был глухим, потухшим, словно он кричал все время — все десять лет, с тех пор как она ушла. Это была грустная, печальная правда. В течение многих лет, после того как она ушла, Люк, его папа, даже Жас — все они верили, что она вернется домой. Каждый год, в течение четырех лет, Люк носил свитер, подаренный ею на Рождество, в школу на день фотографии, даже после того, как он стал слишком мал. На случай, если она вдруг вернётся и захочет сделать фотографии.