Судьбы - [49]

Еще оставались моменты, когда он надеялся — когда он молился, — что все это было частью какого-то длинного, сумасшедшего сна. Он просыпается в своей теплой постели, солнце заглядывает сквозь окна и разбрасывает пятна солнечных зайчиков по всему столу, которые ползут вверх по стенам и заставляют его старые футбольные постеры светиться. Жасмин крепко спит в своей комнате, закинув одну руку за голову, а другой прикрыв глаза.

Но была одна проблема — он не просыпался.

Защищаясь от холода, Лукас натянул свитер и пожалел, что потерял свою бейсболку еще на крыше, ​​в Сан-Франциско. Рис сказал, что будет холодно, но Люку показалось, что определение- «морозно» было бы более точным. Выдыхаемый воздух превращался в облачко тумана. Он знал, что Коринфия замёрзнет, если он о ней не позаботится.

— Я вернусь. — Люк видел, что у него не так много времени. Два солнца висели в опасной близости от горизонта, как перезрелые персики, готовые упасть с невидимой ветки.

Нужно побыстрее развести костёр, или они буквально замерзнут до смерти.

Направляясь к деревьям он быстро потерял Коринфию из виду. Стремительно темнело, поэтому он не хотел заходить слишком далеко. Он собрал все, что мог найти на земле — несколько прутьев и что-то наподобие сухих сосновых игл, только гораздо длиннее и серебристо-серого цвета — и то, что удалось обломать с низко расположенных ветвей. Но к этому времени светила полностью исчезли за горизонтом.

Он уже едва мог разглядеть что либо на расстоянии вытянутой руки. Только белые пятна кроссовок ещё были различимы.

Полностью дезориентированный, он сделал небольшой круг. Откуда он пришёл? Он не мог отойти слишком далеко.

— Коринфия! — позвал он. Ответом был только далёкий вой, блуждающий в темноте.

Чёрт. Вой означает волков или койотов, или других животных с зубами. Или ещё каких-нибудь хищников, которых он никогда не видел, но которые вполне подходили для этого необычного ландшафта.

Он сделал несколько шагов и чуть не упал, наткнувшись на куст. Остановился, вдохнул и прислушался. Поднялся ветер, ветки стучали друг о друга, беспорядочно, злорадно.

Чтобы разогнать кровь в жилах, необходимо было согреться — он стал притопывать. В Сан-Франциско тоже похолодало, но не настолько. Холод все сильнее дон имел, охлаждая все члены.

— Коринфия! — Попробовал он снова. Ему пришло в голову, что она может просто оставить его здесь умирать. Но нет. Он был ей нужен. Она сама, скорее всего, замёрзнет без его помощи.

— Люк?

Слабый возглас откуда-то слева. Он медленно двинулся на звук, осторожно передвигая ноги, чтобы не оступиться.

А Рис так жил всё время, вдруг подумалось Люку. Как он это делал? Сердце стучало где-то в горле — Люку постоянно мерещились, что он вот-вот сорвётся вниз с крутого склона.

А потом вдруг все небо разом посветлело. Люк увидел, как темный полог неба расступился и две луны в форме полумесяцев повисли над горным хребтом. Он выдохнул.

Стоянка оказалась всего в нескольких футах от него.

Коринфия прижалась спиной к стене их каменного пристанища, обхватив колени руками. Даже на расстоянии было видно, что она дрожит. Он положил охапку собранного им хвороста.

В этой позе Коринфия выглядела такой маленькой, такой жалкой и испуганной, что Люку вспомнилось, как Жас впервые спрыгнула со своих порошков. Два дня подряд она не спала, болтала без умолку и всё пыталась обклеить стену своей комнаты обложками старых журналов. Потом она сломалась, Люк нашёл её свернувшуюся калачиком в углу, дрожащую: пальцы вымазаны краской и чернилами; комната, провонявшая клеем, была только наполовину оклеена. Когда он сидел с ней, пытаясь уговорить подняться и сходить к врачу, журнальный лист отклеился от стены и, соскользнув, прикрыл их головы, словно какой-то причудливый шалаш.

Память тяжелой волной горечи затопила его.

— Коринфия, — позвал он. Она не ответила. Всё еще не доверяя ей до конца, он осторожно подошёл ближе. Боже, она выглядела холодной. Глаза закрыты. Губы посинели. Дыхание поверхностное и вялое. Плохой знак.

— Эй, Коринфия, — он присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. Она не проснулась. После секундного колебания, он стал растирать её руки.

Её глаза мгновенно распахнулись. Она вскрикнула — не то гневно, не то удивленно, он не смог понять. Он отстранился, почувствовав себя полным идиотом.

— Держись, — сказал он, радуясь, что было достаточно темно, чтобы скрыть, как он покраснел. — Я собираюсь разжечь огонь.

Люк сложил дюжину небольших веток в аккуратную коническую форму, как учил его отец так много лет назад, и полез в карман. Ярко-розовая зажигалка принадлежала Жас. Он взял её с шаткого кухонного стола на следующее утро после их разговора, надеясь, что она бросит курить, если не сможет её найти. Делать это было совершенно глупо, абсолютно нелогично. Она бы просто купила новую на углу гастронома. Это был импульс — мощный, более глубокий, чем слова, — как тогда, когда Чарли Галлей, урод в пятом классе, звонил Жасмин, и Люк ударил его.

Любовь была нелогичной. Люк знал это. Его отец знал это тоже.

Он не будет думать о Жас, пойманной тем ужасным растением, он не будет думать о Кровавых Нимфах или Кровавом Лесе, или ещё о чём-нибудь кровавом. Он будет думать лишь о том, как разыщет её.