Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы - [127]
В сущности, этот Борис — что-то вроде Мефистофеля в нашей с Лазаром жизни... Они с Лазаром учились вместе в университете. У Бориса тоже не было связей и больших денег, зато он энергичный, практик... Не знаю, как, но добился этого места в академии, что-то вроде лаборанта. И когда он вдруг предложил моему Лазару это место; сказал, что уступит, договорится; мы были так благодарны... Лазар совсем без работы был тогда... Скоро Борис женился на немке и уехал в ФРГ. А Лазар остался. И стал рабом. Пишет статьи и диссертации для своей работодательницы и всех этих ее прислужников и родственников; даже работал на постройке, когда она дачу ставила для своей дочери... Она с ним любезна, спрашивает о моем здоровье, о детях; позволила ему и самому защитить диссертацию... Теперь у меня муж — кандидат наук... Она была в Париже — всех очаровала — член-корреспондент, доктор наук, мать четверых детей, представительница маленького балканского государства — сколько лжи!.. Впрочем, дети — это правда. У нее действительно четверо детей...
Сколько бессонных ночей, сколько ума и таланта Лазар потратил понапрасну!..
Я знаю, Борис говорил с Лазаром обо мне... давно это было... еще тогда... Борис честно ему сказал, что не считает меня ни умной, ни красивой; и думает, что Лазару не надо на мне жениться, и тем более, что у нас с Лазаром тогда еще и не было близких отношений... телесных... Борис сказал, что Лазар должен хорошо обдумать свою дальнейшую жизнь. Они с первого курса дружили... Лазара называли «Профессор»... Честно говоря, я не думаю, что Лазар сильно любил меня; может быть, он просто сам себе нравился в этой роли романтика и бескорыстно влюбленного; когда он чувствовал себя таким и сам себе верил,— это поднимало его над всеми практиками, такими, как Борис...
Борис опять перечислил ему мои недостатки — ну, как я уже сказала, у меня нет ни красоты, ни ума; и в смысле всяких связей я бесперспективная, и притом еще я отношусь к третируемой категории населения, к «национальному меньшинству» (вот определение!)... Лазар сдвинул брови и ответил, что любит меня... Он и теперь всегда так сдвигает брови, когда ему что-то не нравится, а он не хочет или не имеет возможности открыто возразить...
Так вот Лазар ответил, что любит меня, Борис ему устроил то место в академии, и мы с Лазаром поженились...
Дальше... Нет!.. Я не хочу все рассказывать... Он два раза принимал эти снотворные таблетки, и один раз хотел повеситься... Я как раз вовремя прибежала — он только подбородок себе ободрал... И с таблетками тогда, я ему палец совала в горло, чтобы рвота была...
Софи сказала, что он не хочет покончить с собой, просто хочет немного расслабиться, чтобы разрядка... Я так плакала из-за всего этого... Расслабиться, разрядка — вот чего он ищет в нашей рабской жизни...
***
Сейчас мне будет трудно рассказывать, потому что стало вдруг очень много и надо сделать какую-то последовательность... В основном все хорошо относились к Лазару, и если иногда и делали и говорили ему что-то плохое, то это так же, как всем другим; не то чтобы нарочно сделать ему гадость, а так просто, как все делают всем...
Прозвище «Профессор» было такое немножко вульгарное, очень простое прозвище... близкие друзья называли его двумя другими, более тонкими прозвищами: «Могол» и «Даос»... А мне всегда казалось, что надо произносить «Даос»... В сущности, это было красиво: «Могол» и «Даос», и как-то действительно показывало эту силу красоты души и силу телесной красоты, и то, как они красиво и тонко, эти прекрасные силы, соединены в одном человеке...
Лазар имел тогда трех близких друзей. Значит, их было четверо... И я думаю, что это уже какой-то стандарт в подсознании, когда мальчики или совсем молодые юноши дружат по четыре человека, четверками такими; наверное, как-то бессознательно они ориентируются на четырех мушкетеров Дюма... Вот и этих юношей из ансамбля «Битлз» (правильно ли я написала название?), их тоже, кажется, было четверо...
После случилось так, что Георги совсем потерялся из виду, Лазар о нем и не вспомнит; ну, Борис — вы знаете, где; а Ибиш умер от инсульта... Я даже на знаю, где он работал... Кто-то Лазару сказал, что Ибиш умер, и помню эту тоскливую тревожность Лазара; я поняла, что его только одно мучает: то, что его сверстник умер, и, значит, и ему как будто бы грозит реальная смерть... И больше ничего... Кажется, никакой жалости Лазар не почувствовал... А прежде так улыбался, как будто жалел нежно всех и любил всех ласково...
А теперь я знаю, он болен тоской, такая серая тоска у него...
Но вот теперь у нашего Лазара Маленького, кажется, нет такой четверки... Заходят к нам мальчики, но мне как-то неловко разговаривать с ними подолгу. Вдруг я что-то скажу или сделаю не так, и моему сыну будет неприятно... Разговаривать с ними, как будто бы они во всем равны взрослым,— получится фальшиво; а так, как взрослые обычно говорят с детьми, — тоже неловко мне так...
Два мальчика — это действительно его близкие приятели... Их зовут Иван и Димитр. Я их сразу отличила: когда я спросила, как их зовут, они назвались полными именами, мне понравилось. Димитр — совсем беловолосый парнишка, будто из скандинавских кинофильмов, а Иван — немного заикается. Иван рисует, у него способности есть. Он приносит свои рисунки... Я потом заметила, что наша старшая девочка, когда рисует, подражает ему немного; а иногда и сильно подражает; я видела, как она рисовала улицу с одним деревом сбоку и машина едет... Но я не могу понять, какое удовлетворение может доставляться таким явным подражанием... Мне это не нравится, и я чувствую, как это мое неудовольствие отдаляет меня от моей девочки. Тогда мне становится так жаль ее; я подхожу, обнимаю ее за плечики, целую в головку, она тоже ласкается ко мне... Я хочу любить ее... Конечно, я люблю ее... Она все равно хорошая...
