Судьба - [61]

— Эй, Султан! — прозвучал рядом заинтересованный басок. — Кого прихватил? Артистов, что ли?

— Артистов! — безразлично ответил Султан, откидывая крышку над мотором, чтобы дать ему проветриться. — Видишь, вон и гитара!

— Я знаю, — сказал басок. — Эта гитара называется дутара.

— Не дутара, а дутар, — вежливо поправил Хиёл и протянул инструмент здоровяку, верзиле, который подошел к ним в затасканных штанах от комбинезона и майке-безрукавке, в большой соломенной шляпе на голове.

К его удивлению, здоровяк взял дутар и тут же, как на знакомом, сыграл какую-то народную мелодию, кажется, далекую белорусскую лявониху — Хиёл слышал ее по радио не однажды.

— Хорошая штука, — сказал здоровяк и тут же увидел Оджизу, стоявшую по другую сторону машины. — Здравствуйте, — он протянул ей руку.

— Здравствуйте, — ответила она, глядя на него круглыми и пустыми глазами и не видя его руки.

Он понял и осторожно положил ей в руки дутар.

— Меня зовут Сергей Курашевич. А вас?

— Оджиза.

— Вы что, правда, артисты?

— Нет, — сказал Хиёл. — Ищем работу и жилье.

— Одну минуточку, — сказал Курашевич и своей слоновьей походкой побежал к вагончику.

Он появился оттуда с двумя пиалами воды.

— Вот, пожалуйста, для начала.

Оджиза с благодарностью выпила воду — горло пересохло. Хиёл же подумал, что судьба улыбнулась им — сразу напали на хорошего человека.

— Что умеешь делать? — спросил его Курашевич.

— Машину водить умею. И еще… чего научите, — ответил Хиёл.

— Ну, пойдемте к начальнику колонны.

Оджизу они оставили в вагончике, на попеченье жен газопроводчиков. Вечные кочевники, строители тысячекилометровых нефтепроводов и газопроводов, люди опутывающие землю трубами, как электрики опутали ее проводами, они путешествовали вместе с семьями, с женами и детьми. Эта жизнь на колесах была для них не временной командировкой, она была их постоянной жизнью.

Начальник колонны Анисимов умывался. Он только что вернулся с трассы, утвердив порядок завтрашних работ, и стоял, упершись руками в острые коленки, а жена лила ему на спину из ковша. Воды Анисимов никогда не жалел. Водой люди запасались. И в лагере всегда стоял полный молоковоз пресной воды.

Обтеревшись и подтянув трусы, Анисимов спросил:

— В чем дело?

— Пополнение, — сказал Курашевич.

Работники на трассе всегда требовались, и Анисимов, присев на ступеньку вагона, закурил и стал рассматривать документы Хиёла.

— С ним жена… — сказал Курашевич. — На дутаре играет.

Он явно сочувствовал новичкам, угадывая их необычную судьбу, и просил о том же начальника.

— Оджиза еще не жена мне, — сказал Хиёл. — Невеста.

— Постой, постой, Хиёл Зейналов, — между тем спросил Анисимов, разгоняя ладонью клубы дыма перед своим лицом. — Не тот ли ты герой, который бежал с вышки Шахаба Мансурова?

— Тот самый, — ответил Хиёл, глядя на Анисимова из-под насупленных бровей.

— Видал? — спросил Анисимов Курашевича, словно советуясь, как быть. — Тебя по всем углам ищут, Зейналов, а ты… ты что же это сбежал?

— Испугался.

Анисимов думал. У него было все выгоревшее, льняное: волосы, брови нашлепками, реснички. Веснушчатый нос его сильно морщился, когда он думал.

— И что же ты мечтаешь делать? — спросил он.

— Жить-то мне как-то надо, — сказал Хиёл.

— А раз жить — надо работать, — опять вступился за него Курашевич. — Кто не работает — тот не ест. К тому же, невеста…

Анисимов пощелкал ногтем о зуб.

— А что она умеет, невеста?

— Она слепая, — сказал Курашевич.

— Она сможет на кухне, — прибавил Хиёл. — Посуду мыть. И потом она вышивает…

— Ну, это ребята прослышат, сразу ее завалят заказами, — подхватил Курашевич. — Мастерица!

— Ну-ка, — Анисимов показал Хиёлу на ступенечку и подвинулся. — Садись, закуривай и рассказывай все — от начала до конца…

Рассказ вышел длинный, выкурили не по одной сигарете. Все, что копилось в нем так давно, Хиёл выложил не родному человеку, а этим незнакомым людям. Бывает же так! Копишь для родного сердца, а выкладываешь тем, кто слушает.

— Возьмешь себе помощником, — сказал Анисимов Курашевичу, и тот кивнул головой. — А ты, ты сейчас же напиши о себе родным, где ты есть… Ты же ведь человек, а не суслик, чтобы прятаться… И этому ишану напиши, с которым породнился…

— Не породнился, — сказал Хиёл с мальчишеской гордостью, — а вырвал у него из гнезда птичку. Я украл ее.

— Вот и про птичку напиши, что она жива и здорова… У меня и своих неприятностей достаточно… Еще мне со святой Меккой воевать! Иди, Сережа, устрой их на раздельное жилье, девушку к девушкам… Своего вагона пока не получите. Общежитие! — И полушутя, полусерьезно спросил: — Не убежишь?

Хиёл не ответил, но это было лучше, чем ответ.

Когда он повернулся и пошел, Анисимов вдруг окликнул и вернул его:

— Она от рожденья слепая?

— Я заработаю денег на дорогу и отвезу ее в Ташкент. Она будет видеть, — оказал Хиёл.

— Значит, не убежишь, — улыбнулся ему Анисимов.

5

Среди ночи Ягана спросила Бардаша:

— О чем вы думали, когда ехали на пожар?

— Я вспоминал, как горел элеватор под Калугой. Мне приказали поджечь его и ликвидировать запасы хлеба, которые могли попасть в руки врага. Мы проникли в тыл фашистов, но это оказалось не самое трудное… Самое трудное было поджечь… Никак не хотел гореть хлеб… Потом загорелся…